Последний выпуск E-Book

Naomi Novik

• Herausgeber: ЭКСМО
• Kategorie: Fantasy und Science-Fiction
• Serie: Young Adult. Смертельное образование. Бестселлер Наоми Новик
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2023

Seitenzahl: 485

Beschreibung

«Не связывайся с Орионом Лейком». Что имела в виду мама, когда написала это послание? Вот о чем должна была бы думать Эль в свой последний год в Шоломанче. Однако магическая школа не оставила ей времени на эти размышления. Кажется, Шоломанча твердо решила сделать все, чтобы Эль и вовсе не дожила до выпускного. Иначе как объяснить все те ловушки, которые школа подстраивает ей? Что происходит? Что ждет Эль, Ориона и других учеников на выпускном? И кто из них по-настоящему готов пожертвовать всем — даже любовью, только бы избежать проклятия Шоломанчи? Для поклонников романов «Чаща», «Зимнее серебро». Книга — финалист престижных литературных премий Locus и Hugo.

Leseprobe

Наоми Новик Последний выпуск

Naomi Novik

THE LAST GRADUATE

Copyright © 2021 by Temeraire LLC

© Сергеева В.С., перевод на русский язык, 2023

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

Во внутреннем оформлении использованы изображения: © monkographic, Vector Tradition, ekosuwandono, Vera Petruk, Kalleeck, Mia Stendal, Alessandro Colle, Katerina Iacovides, Africa Studio, Happetr, tomertu, Zaleman, RaraAvisPhoto, Obsidian Fantasy Studio, ju_see, dani3315, Roman3dArt, ninoon, DM7,Triff, fantasystock, ekosuwandono, Chikovnaya, Vera Petruk, siloto, paseven/ Shutterstock.com

В коллаже на форзаце и нахзаце использованы фотографии и иллюстрации: ©paseven, siloto, Mariusz S. Jurgielewicz/ Shutterstock.com

* * *

Глава 1 Сумчатая гадюка

«Не связывайся с Орионом Лейком».

Люди верующие – а именно они по большей части населяют одну чудну́ю языческую коммуну в Уэльсе, не считая, конечно, перепуганных юных магов, которых по достижении определенного возраста запихивают в смертельно опасную школу – так вот, люди верующие регулярно взывают к помощи какого-нибудь благожелательного, заботливого и мудрого божества, надеясь получить совет посредством чудесных знамений и предвестий. Будучи дочерью Гвен Хиггинс, я могу с абсолютной уверенностью сказать, что, если они его получат, он им не понравится. Загадочные советы от того, кто принимает его интересы близко к сердцу и чье суждение непременно окажется справедливым и здравым, человеку не нужны. Он хочет, чтобы божество либо велело сделать то, что он и сам хотел (а значит, можно было обойтись без совета), либо приказало поступить ровно наоборот (и в таком случае он неохотно подчинится, как ребенок, которому велели чистить зубы и ложиться спать, ну или проигнорирует божественную весть и угрюмо двинется своим путем, зная, что впереди только боль и отчаяние).

Если вы гадаете, какой вариант предпочла я, значит, вы меня совсем не знаете. Боль и отчаяние – моя судьба. Этим путем я иду не задумываясь. Мама, несомненно, хотела лучшего, однако ее коротенькая записка гласила: «Милая моя девочка, люблю тебя, не теряй смелости и не связывайся с Орионом Лейком». Я прочла мамино послание одним взглядом, стоя в толпе новичков, немедленно порвала его на кусочки, сама съела клочок с именем Ориона, а остальные раздала.

– Что это? – спросила Аадхья, которая по-прежнему смотрела на меня с негодованием.

– Средство для поднятия духа, – сказала я. – Мама вложила чары в бумагу.

– Да. Твоя мама, Гвен Хиггинс, – произнесла Аадхья еще холоднее. – О которой ты так часто нам рассказывала.

– Бери и ешь, – буркнула я раздраженно.

Пробудить во мне раздражение было несложно. Ни по чему другому – включая солнце, ветер и спокойный ночной сон – я не тосковала в школе так сильно, как по маме. Ее чары вселили в меня ощущение, что вокруг пахнет травами и весенней землей, и прямо за дверью хрипло квакают лягушки, и я лежу, свернувшись клубочком, на маминой постели, а она ласково гладит меня по голове. Я бы заметно приободрилась, если бы в то же самое время не тревожилась из-за слов про Ориона.

Приятных перспектив была масса. Оптимальный вариант: Орион обречен умереть молодым, ужасной смертью, что, в общем, никого не удивило бы, учитывая его тягу к подвигам. Правда, мама не стала бы предостерегать меня от романа с обреченным на гибель героем. Она искренне считает, что надо срывать цветы удовольствия, пока можно.

Мама хотела уберечь меня от зла, а не от печали. А следовательно, Орион был великим малефицером, который скрывал свою злобную сущность, раз за разом спасая людей, чтобы потом… не знаю… убить их? Или мама боялась, что он меня окончательно выбесит, я прикончу его и сама стану великим малефицером? Это было гораздо вероятнее, учитывая пророчество.

Впрочем, скорее всего, мама ничего не знала наверняка. Просто ей не давало покоя скверное предчувствие насчет Ориона. Она не сумела бы объяснить причину, даже если бы исписала десять листов с обеих сторон. Но предчувствие было такое паршивое, что она автостопом добралась до Кардиффа, отыскала пацана, поступающего в школу, и попросила его родителей переслать мне записку весом ровно в один грамм.

Я подергала Аарона за костлявое плечо.

– Эй! Что моя мама дала твоим предкам за то, чтоб они передали записку?

Он повернулся ко мне и неуверенно произнес:

– Кажется, ничего… Она сказала, что ей нечем заплатить, и попросилась поговорить с ними с глазу на глаз. Потом она дала мне записку, и моя мама выдавила из тюбика немножко пасты, чтобы места хватило.

Вы, наверно, думаете, что это пустяки, но никто из поступающих в Шоломанчу не тратит крошечный объем дозволенного багажа на такие глупости, как обыкновенная зубная паста. Лично я чищу зубы пищевой содой из алхимической лаборатории. Если Аарон принес с собой зубную пасту, значит, она была зачарована. Очень полезная штука, если следующие четыре года визит к зубному врачу тебе не светит. Он с легкостью мог бы выменять порцию зубной пасты на целую неделю дополнительных обедов у какого-нибудь однокашника с больным зубом. И его родители лишили сына пасты, чтобы моя мать могла передать мне предупреждение!

– Круто, – с горечью сказала я. – На, съешь.

Я протянула ему клочок записки. Полагаю, Аарон, оказавшись в Шоломанче, как никогда нуждался в поднятии духа. Все лучше, чем почти неизбежная смерть, грозящая подросткам-волшебникам за пределами школы. Но ненамного лучше.

Тут в столовой открылась раздача, все бросились за едой, и ход моих мыслей прервался, но, когда мы встали в очередь, Лю тихонько спросила:

– Как ты?

Я тупо уставилась на нее. Лю вовсе не умела читать мысли – она просто замечала мелкие детали и складывала их воедино. К тому же она указывала на карман, куда я сунула последний обрывок записки – записки, содержанием которой я ни с кем не поделилась, даже когда раздала зачарованные обрывки, которые должны были развеять все мрачные мысли. Я смутилась просто потому… что Лю об этом спросила. Я не привыкла к расспросам – да и к тому, чтобы кто-то замечал мою грусть. Пожалуй, кроме тех случаев, когда от тоски и отчаяния я вот-вот начну дышать огнем… а это, скажем честно, случается нередко.

Я ненадолго задумалась и поняла, что не хочу говорить про записку. Вариантов, в общем, не было. И я не то чтобы солгала Лю, когда кивнула ей, давая понять, что все в порядке, и улыбнулась – непривычное было действие, какое-то незнакомое. Лю улыбнулась в ответ, и мы двинулись дальше, сосредоточившись на еде.

В суете мы потеряли наших новичков – они, разумеется, стояли в хвосте очереди, а нам теперь принадлежала сомнительная честь быть первыми. Но ничто не помешало бы нам взять для младших лишку, если получится – по крайней мере, сегодня мы могли это сделать. Стены были еще теплыми после очищения. Уцелевшие злыдни только-только начинали выползать из темных уголков и укромных щелей. Скорее всего, в столовой было безопасно. Поэтому Лю прихватила для своих кузенов несколько пакетиков молока, а я, хотя и без особой охоты, – порцию пасты для Аарона. Теоретически я ничего не была ему должна за то, что он принес записку; согласно неписаному правилу Шоломанчи, все уплачивалось снаружи. Но лично он, в конце-то концов, ничего не получил за услугу.

Было странно стоять почти в голове очереди, в полупустой столовой, в то время как сзади вдоль стен змеился огромный хвост школьников. Младших было втрое больше, чем нас. Ребята из среднего класса показывали новичкам на потолок, на отдушины и стоки в полу, наказывая в будущем держать ухо востро. На свободное место, оставленное для новичков, со скрипом и стуком тащили складные столы. Моя подруга Нкойо (наверно, можно было считать ее подругой? Пожалуй, да, однако мне еще не вручили официального уведомления, поэтому я пока пребывала в сомнениях) заняла место впереди, со своей компанией. Она устроилась за лучшим столом, посередине между стеной и очередью, и над ними висели всего две лампы, а ближайший сток в полу находился четырьмя столами дальше. Нкойо стояла и махала нам. Ее было несложно заметить – она надела новенький топ и просторные брюки. То и другое украшали красивые волнистые линии – несомненно, не простые. В первый день нового учебного года все достают очередной комплект одежды. Мой гардероб, к сожалению, испепелился в младшем классе, а Нкойо, очевидно, удалось приберечь кое-какие вещи на выпускной год.

Джовани принес два больших кувшина с водой. Кора проверила периметр.

Так странно было идти к ним по переполненной столовой. Даже если бы они нас не позвали, вокруг оставалось незанятыми много мест, и хороших и плохих. Мне и раньше иногда выпадала возможность выбирать, но это всегда было рискованно – просто я являлась в столовую первая, как правило от отчаяния, после многодневной голодовки. А теперь все шло самым естественным образом. Вокруг толпились ребята из среднего и старшего; большинство я знала если не по имени, то хоть в лицо. Количество моих одногодков к выпускному классу сократилось примерно до тысячи – из тысячи шестисот. Это звучит ужасно, но обычно до выпуска доживают человек восемьсот. И меньше половины выбирается из школы.

Но в нашем классе учился тот, кто нарушил заведенный порядок, – и он сидел за столом рядом со мной. Едва дождавшись, когда мы с Орионом усядемся, Нкойо выпалила:

– Ну? Все получилось? Вы починили механизм?

– Сколько там было злыдней? – спросила Кора и села, закрывая крышечкой маленький глиняный сосуд, из которого капала зелье по периметру вокруг стола.

По меркам Шоломанчи ничего бестактного в этом не было; они имели полное право расспрашивать, потому что заняли стол. За эту услугу нам следовало расплатиться информацией. Остальные выпускники деловито рассаживались за соседние столы, создавая плотное кольцо безопасности в обмен на возможность послушать; те, кто сидел далеко, вытягивали шеи и прикладывали руки к ушам, в то время как их соседи по столу не спускали глаз с потенциально опасных мест.

Вся школа и так уже знала главное – что мы с Орионом каким-то чудом вернулись живыми после утреннего променада. Но большую часть дня я провела, запершись в комнате, а Орион, как правило, вообще избегал людей, если, конечно, к ним не прилагались злыдни. Поэтому все слухи доходили до наших однокашников через множество уст, а это не такой уж надежный источник сведений для того, кто страстно желает остаться в живых.

Мне вовсе не хотелось воскрешать в памяти недавно пережитое, но я знала, что остальные имеют право знать. И только я могла об этом рассказать. Орион, когда один из нью-йоркских старшеклассников подошел к нему с вопросом, ответил: «Да ничего особенного. Я отгонял злыдней, пока ребята не закончили, а потом нас дернули». Орион не притворялся. Именно так он и относился к нашему утреннему приключению. Убить сотню-другую злыдней в выпускном зале – подумаешь, обычный будний день. Мне даже отчасти стало жаль Джермена – с тем же успехом он мог беседовать с кирпичной стеной.

– Злыдней было много, – сухо ответила я Коре. – Битком набито. И все они хотели жрать.

Кора прикусила губу и кивнула. Я повернулась к Нкойо.

– Мастера считали, что у них все получилось. Им понадобился час – и одна смена в процессе. Искренне надеюсь, что они не схалтурили.

Нкойо тоже кивнула. Она слушала, сосредоточенно наморщив лоб. Вопрос был вовсе не праздный. Если мы действительно починили оборудование, те самые механизмы, которые дважды в год проводили очищение на верхних ярусах, выжигая злыдней в коридорах и аудиториях, работали и в выпускном зале; вероятно, они уничтожили немало крупных и опасных чудовищ, которые ожидали ежегодного пира. Не исключено, что большинство выпускников выбрались живыми. А значит – и это главное – у большей части нашего класса тоже есть шанс вырваться.

– Думаешь, они вышли живыми – Кларита и все остальные? – спросил Орион, хмуро глядя на подгоревшее месиво из мяса и картошки, в которое он превратил блюдо, называемое в школе запеканкой. В скверные дни в ней попадались и человеческие фрагменты. В любом случае она была еще горячая и дымилась.

– Выясним в конце года, когда придет наша очередь, – сказала я.

Если нам не удалось починить механизм, значит, выпускники влетели в голодную и разъяренную толпу злыдней, и, вероятно, большинство погибло, не успев добраться до двери. А нашему классу предстоит на протяжении трехсот пятидесяти шести дней с удовольствием вести обратный отсчет. Какая приятная мысль. Обращаясь не только к Ориону, но и к себе, я добавила:

– А поскольку раньше времени мы ничего не узнаем, незачем ломать голову. Так что перестань кромсать запеканку. Меня это бесит.

Он вздохнул и вместо ответа драматическим жестом сунул в рот полную ложку. Вкус еды напомнил Ориону, что он хронически недоедает, и он энергично принялся очищать тарелку.

– А если все получилось, на сколько этого хватит? – спросила приятельница Нкойо, девочка из нигерийского анклава, которая села с краю, чтобы послушать.

Еще один хороший вопрос, на который у меня не было ответа – я ведь не мастер. Работа велась за моей спиной, переговоры шли на китайском, которого я не знаю… и большинство слов, которые произносили мастера, по ощущениям, были матерными. Орион не знал и того – он стоял впереди и десятками истреблял злыдней.

За меня ответила Аадхья:

– Когда манчестерский анклав чинил механизм в выпускном зале, этого хватало на два года, иногда на три. Думаю, после нас продержится хотя бы год… ну, может, два.

– Но… но не больше, – негромко произнесла Лю, глядя на кузенов, которые сидели за своим столом вместе с Аароном и Памилой – девочкой, принесшей письмо для Аадхьи. Вокруг теснилась густая толпа других новичков. Как правило, такого общества удостаиваются только ребята из анклавов. Я удивилась, а потом поняла, что знакомство с великим героем Орионом заставило и их сиять отраженным светом. До меня дошло, что, возможно, отчасти дело и в знакомстве со мной: для младших я была не угрюмой отщепенкой, а могучей выпускницей, которая побывала внизу.

Честно говоря, уже ни для кого я не была угрюмой отщепенкой. Мы с Аадхьей и Лю заключили союз, причем сделали это одними из первых. Человек, который мог выбирать, пригласил меня за безопасный стол. Я завела друзей. Это казалось чудом, как и то, что я вообще дотянула до выпускного класса. Всем вышеперечисленным, от начала до конца, я была обязана Ориону Лейку, и, честно говоря, меня не волновало, какую цену придется заплатить. Платить, несомненно, придется. Мама не стала бы тревожиться попусту. Но я ничего не желала знать. Я думала, что заплачу, какой бы счет ни выставили.

И как только я дошла до этой мысли, то перестала волноваться из-за маминой записки. Я даже перестала жалеть, что получила ее. Мама была обязана это написать, потому что совсем не знала Ориона; она должна была меня предупредить, если боялась, что ради него я могу ступить на дурной путь. Я чувствовала немеркнущую мамину любовь и дорожила ей – и в то же время была вольна решать за себя. Я сунула пальцы в карман и нащупала последний обрывок записки, который сохранила, – клочок со словом «смелости». Я съела его вечером, перед сном, когда лежала на своей узкой кровати на нижнем этаже Шоломанчи. Мне приснилось, что я снова стала маленькой и бегаю по полю, поросшему высокой травой и лиловыми колокольчиками, а мама смотрит на меня и радуется моему счастью.

На следующее утро приятное тепло продлилось ровно пять секунд – столько времени мне потребовалось, чтобы окончательно проснуться. В большинстве школ за концом семестра следуют каникулы. Ну а здесь утром происходит выпуск, вечером появляются новички, ты поздравляешь себя и выживших друзей с удачей, и на следующий день все начинается сначала. В общем, Шоломанча – не то место, где хочется проводить каникулы.

В первый день нового учебного года мы все отправляемся в новую аудиторию и узнаем расписание. Я по-прежнему чувствовала себя скверно – полузажившей ране на животе не идет на пользу заклинание-крюк, которое мотает тебя по всей школе. Я нарочно поставила будильник, чтобы он разбудил меня за пять минут до официального подъема, поскольку не сомневалась, что моя аудитория окажется у черта на рогах. И, разумеется, когда под дверь, без одной минуты шесть, просунули полоску бумаги, я увидела номер 5013 и гневно воззрилась на него. Выпускникам редко доставались классные аудитории выше третьего этажа – можете представить себе, как я обрадовалась; впрочем, это была всего лишь классная комната, и я не сомневалась, что занятия наверху проходить не будут. Насколько я знала, на пятом этаже учебных аудиторий не было вообще – его целиком занимала библиотека. Вероятно, школа решила запихнуть меня вместе с горсткой других неудачников в какую-нибудь дальнюю картотеку.

Я даже зубы не стала чистить, просто пополоскала рот водой из кувшина и пустилась в путь, в то время как другие выпускники еще только брели умываться. Я не стала искать попутчиков – нетрудно было догадаться, что их не будет, во всяком случае среди знакомых. Я помахала Аадхье, когда та вышла из своей комнаты с кувшином для умывания, направляясь к комнате Лю; она кивнула в ответ, все мгновенно поняв, и подняла большой палец в знак поощрения. Мы, к сожалению, знаем, сколько риска таит долгий путь к классной комнате, а выпускникам приходится ходить дальше всех.

Спускаться было некуда; вчера рекреация выпускников уехала вниз, в зал, а наша заняла ее место на нижнем этаже. Я очень осторожно миновала мастерские – да, вчера прошло очищение, но все-таки не стоит первой поутру заходить на учебный этаж, – а потом двинулась наверх по пяти крутым лестничным пролетам.

Все они казались вдвое длиннее обычного. Расстояния в Шоломанче – вещь условная. Они порой становятся мучительно долгими, почти бесконечными, в зависимости от того, насколько ты торопишься. От того, что я вышла пораньше, толку было немного. Я не видела ни души, пока, пыхтя, не добралась до этажа среднеклассников – там первые пташки уже начали небольшими стайками выпархивать на лестницу. В основном это были алхимики и мастера, которые надеялись занять хорошие места в мастерских и лабораториях. Когда я добралась до этажа младшеклассников, навстречу уже валил обычный поток, но, поскольку это были новички, которые лишь вчера попали в школу и понятия не имели, куда идти, они мне здорово мешали.

Во время мучительного подъема меня утешала лишь мысль о кристалле маны, который я крепко сжимала в кулаке. Рана на животе пульсировала, мышцы ног горели, но с каждым шагом сияние, пробивавшееся меж пальцев, делалось ярче; и я наполнила кристалл на целую четверть к тому времени, когда вошла в абсолютно пустой читальный зал.

Мне очень было нужно отдышаться, но, едва я остановилась, внизу ударил колокол, извещая, что до начала занятий пять минут. Бродить среди шкафов в поисках аудитории, в которой я раньше никогда не была, значило наверняка опоздать, поэтому я неохотно потратила часть добытой с таким трудом маны на заклинание поиска. Оно немедленно направило меня в самую темную часть библиотеки. Я без особой надежды оглянулась на лестницу и, естественно, никого не увидела.

И причина стала абсолютно ясна, когда я наконец нашла нужную аудиторию, которая крылась за деревянной дверью, почти не различимой меж двух больших шкафов, полных старинных пожелтевших карт. Я открыла дверь, ожидая увидеть нечто ужасное – и воистину увидела. Восемь младшеклассников разом обернулись и уставились на меня, как несчастные маленькие оленята на грузовик.

Хоть бы один среднеклассник для разнообразия!

– Да вы издеваетесь, – с отвращением сказала я, прошла в первый ряд и села на лучшее место, четвертое с краю.

Мне никого не понадобилось прогонять, потому что передний ряд почти сплошь пустовал, как в начальной школе, где дети боятся, что их примут за подлиз. Но здесь единственными учителями были злыдни. Любимчиков они не заводили – их интересовали исключительно живые закуски.

Парты в классе были настоящие эдвардианские, то есть древние, слишком маленькие для человека ростом под метр восемьдесят, адски неудобные, сделанные из кованого железа – то есть в случае необходимости их не удалось бы быстро сдвинуть. На моей парте едва умещался лист бумаги стандартного размера. Сто двадцать лет назад ее поверхность была идеально отполирована, однако с тех пор парту исписали и изрисовали в три слоя. Ученикам хотелось излить душу хоть где-то. Кто-то покрыл Г-образную поверхность парты надписями «выпустите меня», сделав красными чернилами аккуратную рамочку. Другой обвел слова желтым фломастером.

В переднем ряду кроме меня сидела только одна девочка, и она тоже заняла хорошее место – шестое с другого конца. Очень разумный поступок – сесть подальше от двери; правда, в двух местах позади нее находилось вентиляционное отверстие в полу. Какой-то недоумок бросил на него рюкзак, а значит, догадаться об этом отверстии можно было, только заметив три других. Девочка смотрела на меня, как будто ожидала, что я пинком прогоню ее с места. Возраст имеет свои привилегии, и выпускники, не стесняясь, ими пользуются. Когда я заняла настоящее лучшее место, она оглянулась, поняла свою ошибку, быстро взяла рюкзак, подошла ко мне, указала на соседнюю парту и с волнением спросила:

– Тут занято?

– Нет, – раздраженно ответила я.

Я злилась, потому что с моей стороны было благоразумно посадить ее рядом (увеличить количество мишеней вокруг – значит повысить собственные шансы), но мне не хотелось заслоняться новичками. Несомненно, это была девчонка из анклава. Нечто вроде крепления для щита на запястье, обманчиво неприметное кольцо на пальце – почти наверняка артефакт для распределения маны… Кроме того, ее явно учили тому, как выжить в школе – в том числе, как найти лучшее место в классе, даже в самый первый день, когда ты, ошеломленный, забывший родительские советы, просто жмешься к одноклассникам, как зебра, которая ищет спасения в стаде. Кроме того, учебник по математике у девочки был на китайском, но по-английски она говорила без малейшего акцента. Непростая задача даже для тех, у кого китайский или английский – родной, но, судя по надписи на тетради, девочка была тайкой. Вероятно, она с раннего детства занималась иностранными языками с самыми дорогими учителями, которых только мог нанять анклав. Я не сомневалась, что она вот-вот повернется и скажет остальным ребятам, что они сидят на плохих и опасных местах. Тогда будет ясно, каков порядок: она выше, они ниже. Я удивлялась, что она до сих пор этого не сделала.

И тут один из сидевших позади ребят робко сказал: «Привет, Эль», и я узнала кузена Лю.

– Меня зовут Го И Чжэнь, – произнес он.

Накануне я была абсолютно уверена, что больше не увижу новичков, с которыми познакомилась в столовой, разве что по чистой случайности, потому и не удосуживалась запоминать имена. Ученики разных классов пересекаются редко – так уж устроены наши расписания. Выпускники почти все время проводят на нижних ярусах, а у новичков более безопасные аудитории наверху. Если младшеклассник регулярно околачивается там, где собираются выпускники, он просто напрашивается на то, чтоб его сожрали, и какой-нибудь злыдень непременно это сделает.

Но, с другой стороны, если в пределах досягаемости находится старший ученик, лучше держаться к нему поближе. Чжэнь, собрав вещи, устремился ко мне – и хорошо, потому что до тех пор он сидел почти у самой двери.

– Можно мне сесть рядом?

– Садись, – ответила я.

Против Чжэня я не возражала. То, что Лю была моей союзницей, не давало ее мелкому кузену права претендовать на меня, но он в этом и не нуждался. Лю была моей подругой.

– Посматривай за отдушинами, даже в библиотеке, – добавила я. – И не садись слишком близко к двери.

– Ой. Да. Я просто… – начал он, оглядываясь на остальных.

– Я тебе не мамочка, – перебила я намеренно грубо: тот, кто внушает новичкам, что здесь есть герои (оставим пока Ориона Лейка), оказывает им плохую услугу. Я не могла вечно спасать Чжэня, мне нужно было думать о себе. – Не надо объяснений. Я тебя предупредила. Хочешь – слушай, хочешь – нет.

Он смущенно замолчал.

Конечно, Чжэнь правильно делал, держась ближе к остальным – зебры не без причины пасутся стадами. Но не стоит позволять другим зебрам выталкивать тебя на опасное место. Неудачники усваивают этот урок, когда лев сжирает их. Лично мне хватило, когда я увидела, как лев жрет другого, одного из школьных изгоев, который все же был рангом повыше меня, и поэтому ему позволили сесть с краю, между дверью и крутыми ребятами.

И Чжэнь напрасно позволил спихнуть себя на край, потому что он-то был из тех, кто покруче, ну или близко к тому, если не считать девчонку из тайского анклава. Все знали, что семья Лю вот-вот создаст собственный анклав. У них такой большой клан, что Лю досталась целая коробка ношеной одежды, когда она пришла в школу, и сама она дала Чжэню и его брату-близнецу Миню по пакету вещей, а остальное обещала в конце года. В анклав они не входили, однако не были и неудачниками. Но сейчас Чжэнь вел себя не как ученик Шоломанчи, а как самый обыкновенный человек.

Остальные меж тем загудели. Пока мы с Чжэнем разговаривали, на наших партах сами собой появились расписания. Все как обычно: ты на секунду отводишь взгляд, а когда смотришь на парту, на ней уже лежит листок. Если попытаешься схитрить и будешь смотреть на парту не моргая, чтобы заметить момент появления листка, школа подстроит какую-нибудь неприятность, чтобы тебя отвлечь – например, выключится свет, или сосед толкнет твой стул, или в шутку закроет тебе глаза ладонью. Нужно очень много маны, чтобы показать человеку тот тип волшебства, в который он инстинктивно не верит; прогибать приходится не только окружающий мир, но и чужую психику. В том числе по этой причине волшебники, как правило, не творят настоящую магию в присутствии заурядов. Это адски трудно. Разве что ты замаскируешь ее под фокусы или будешь колдовать в присутствии людей, которые изо всех сил стараются тебе поверить. Примерно так действуют мамины натуральные лечебные средства на обитателей коммуны.

Опять-таки, хоть мы и волшебники, мы все-таки не ожидаем, что предмет возьмет и появится из ниоткуда. Мы знаем, что этого можно добиться, поэтому нас не так сложно убедить, но, с другой стороны, нам хватает маны, чтобы бороться с убеждением. А потому школе гораздо дешевле обходится подсунуть листок на парту, пока ты смотришь в сторону – как будто его кто-то просто положил – чем показывать тебе, как расписание возникает из ничего.

Чжэнь уже вытягивал шею и пытался заглянуть в листок девочки из анклава. Я вздохнула и ворчливо сказала ему:

– Иди сядь рядом с ней.

Мне это не нравилось, но мое мнение не играло никакой роли. Подольститься к человеку из анклава – хорошая идея. Чжэнь слегка поморщился, как будто устыдившись; несомненно, мама разъяснила ему и это. Но затем он встал, подошел к тайке и представился.

Надо отдать ей должное, она вежливо склонила голову и жестом предложила ему сесть рядом. Обычно, чтобы подружиться с членом анклава, подлизываться нужно куда энергичнее. Но, видимо, до сих пор Чжэню еще не приходилось ни с кем соперничать. Несколько ребят встали позади него, и все принялись сравнивать расписания. Девочка из анклава уже изучала свой листок, очень быстро – судя по всему, она прекрасно знала, что делать. Она начала показывать его другим и что-то объяснять. Я решила потом заглянуть в расписание Чжэня, просто на тот случай, если тайка небескорыстна в своей любезности.

Но сначала нужно было заняться собственным расписанием… и одного взгляда хватило, чтобы понять, что я попала. Я давно знала, что в выпускном классе у меня будет два семинара – такую цену приходится платить тем, кто решает специализироваться по заклинаниям и старается в течение первых трех лет проводить на нижних этажах минимум времени. Но в итоге меня записали аж на четыре семинара – или пять, если считать за два чудовищный интенсив под незамысловатым названием «Санскрит, продвинутый уровень», стоявший первой парой каждый день. Примечание гласило, что это зачтется мне в качестве курсовой работы по санскриту и арабскому – но какой смысл, если, конечно, нам не предстояло изучать средневековые арабские переводы санскритских рукописей вроде той, что я обнаружила в библиотеке две недели назад. Это была узкоспециальная область. Мне повезет, если в аудитории со мной будут еще хоть три человека. Я гневно уставилась на строчку, возглавлявшую мое расписание. Я-то рассчитывала получить стандартный семинар по санскриту, читаемый на английском; это значило оказаться в одной из больших семинарских аудиторий, в обществе десятка мастеров и алхимиков, которые изучали санскрит в рамках занятий иностранным языком.

И уладить дело я не могла, поскольку рядом не было ни одного ученика выпускного класса. Обычно двое-трое таких же изгоев, как я, неохотно давали мне заглянуть в их листки в обмен на позволение заглянуть в мой; в результате я получала один-два предмета, который впихивала в свое расписание в попытке вынудить школу изменить самые неудачные пункты. Позволяется менять до трех предметов; если ты выполняешь все требования, школе приходится подгонять к ним остальное расписание, но если ты не знаешь, какие предметы вообще есть, остается играть вслепую – и ты с гарантией проиграешь.

Продвинутого санскрита хватило бы, чтобы испоганить все расписание, но, кроме того, я получила два убийственных семинара – алгебру и приложения к заклинаниям, которые должны были считаться за иностранный язык (без уточнений). Наверняка это значило, что я буду получать уйму первоисточников на разных языках без перевода. Еще мне достался расширенный курс по истории и математике. Других курсов по математике у меня не было, так что вряд ли удалось бы его спихнуть. И еще этот паршивый семинар, который я, честно говоря, ожидала – «Общие протоиндоевропейские корни в современных чарах», который считался одновременно за литературу, латынь, современный французский, современный валлийский, древне- и среднеанглийский. И я сразу же поняла, что уже через пару недель на меня градом посыплются старофранцузские и древневаллийские заклинания.

Все свободное место отводилось под практические занятия в мастерской, и я могла бы потребовать полного освобождения, поскольку в прошлом семестре сделала волшебное зеркало, которое по-прежнему изрекало в мой адрес мрачные пророчества (мне пришлось повернуть его лицом к стене). А еще меня записали на продвинутую алхимию, и график был совершенно безумный – на одной неделе занятия по понедельникам и четвергам, на другой по вторникам и пятницам. Каждый раз я буду оказываться в аудитории с разными людьми. Очень сложно в таких условиях найти тех, кто готов помочь – что-нибудь подержать или покараулить вещи, пока я схожу за инструментами.

Честно говоря, такого скверного расписания для ученика выпускного класса я до сих пор не видела. Даже ребята, которые рассчитывали на выпуск с отличием, не получали целых четыре семинара. Зато, как будто школа решила подсластить пилюлю, вечер в среду был у меня практически свободен. Расписание гласило «индивидуальные занятия» – обычное время на самоподготовку, которое нам всем дается после обеда, с той разницей, что заниматься мне полагалось в определенной аудитории.

Здесь.

Я уставилась на листок с глубочайшим и нестихающим подозрением, пытаясь как-то осмыслить происходящее. Целый свободный вечер в библиотеке и официально зарезервированное место, за которое не придется бороться. Ни материалов, ни контрольных, ни заданий. Этого пункта хватило бы, чтобы превратить мое расписание в лучшее на свете. За него стоило поторговаться. Я боялась, что не успею восстановить ману, потраченную в прошлом семестре; но если раз в неделю у меня будет утроенное количество свободного времени, до выпуска я вернусь в форму.

Где-то наверняка таилась чудовищная ловушка, но я пока понятия не имела где.

Я встала, ткнула Чжэня в плечо и велела:

– Пригляди за моими вещами. Я осмотрю класс. А если вы хотите знать, как это делается, наблюдайте за мной, – добавила я, и все тут же повернулись ко мне.

Я начала с вентиляционных отверстий и убедилась, что решетки крепко прикручены; я зарисовала их расположение на листке бумаги, на тот случай, если какая-нибудь необычайно умная тварь решит заменить одну из них. Я пересчитала все парты и стулья и заглянула под каждый предмет мебели; выдвинула все ящики в шкафу у дальней стены, открыла все дверцы и посветила внутрь фонариком; отодвинула шкаф от стены и убедилась, что нигде нет дыр. Я осветила фонариком пол по периметру, ища подозрительные отверстия, простучала стены на высоте собственного роста, закрыла и открыла дверь… теперь я могла с достаточной уверенностью сказать, что аудитория вполне безопасна.

Разумеется, злыдни могли проникнуть в нее самыми разными способами – через отдушины, в щель под дверью, сквозь стену. По крайней мере, в этот класс они не попали бы, свалившись с потолка, потому что потолка в нем не было. В Шоломанче вообще нет крыши. Когда волшебная школа торчит в пустоте, крыша не нужна. Стены библиотеки просто уходили ввысь, пока не терялись во мраке. Где-то там они наверняка заканчивались. Но проверять я бы не полезла.

Короче говоря, в аудитории злыдней не было, и никаких очевидно уязвимых мест я не нашла. Так что же школа имела в виду, щедро даровав мне целый свободный вечер?

Я вернулась на место и уставилась в расписание. Конечно, я понимала, что свободный вечер – это сыр в мышеловке… но сыр был очень вкусный, и мышеловка симпатичная. Я не могла гарантировать себе ни одной хорошей замены, поскольку не знала, какие предметы достались другим. Если я подпишусь, скажем, на обычный курс санскрита в надежде избавиться от чудовищного интенсива, то, даже если школа действительно меня от него избавит, у нее будет повод вкатить мне по средам курс арабского. Если я попытаюсь взять что-нибудь незначительное, например занятия в мастерской вечером в четверг, в среду, несомненно, мне впишут занятия в алхимической лаборатории, да еще что-нибудь в пятницу. Как бы я ни поступила, я лишилась бы единственной приятной вещи в своем расписании – и не факт что получила бы адекватную замену.

– Дай-ка посмотреть, – без особой надежды сказала я Чжэню.

Есть плюс в том, чтобы оказаться в компании новичков: они кротко вручили мне свои листки, не попросив даже об ответной услуге, и я перебрала всю пачку в поисках предметов, которые могла бы взять. Но тщетно. Я никогда и не слышала, чтобы новичку достался предмет, который мог бы пригодиться выпускнику. У всех были стандартные «введение в мастерство», «введение в алхимию» – и девочка из анклава благоразумно посоветовала однокашникам перенести эти занятия на первую половину дня во вторник и среду (лучшее время, какое может достаться младшекласснику, поскольку старшие занимают все вечера) – «введение в изучение злых чар» (о, как порадуются злыдни)… а остальные предметы – литература, математика и история. За одним возмутительным исключением: самостоятельные занятия у них всех также стояли в среду, здесь, со мной. Вот везучие сопляки. Ни один этого, похоже, не оценил.

Я обреченно поставила подпись внизу листка, даже не пытаясь ничего изменить, а потом подошла к массивному старому секретеру, осторожно приподняла крышку – сегодня там никого не было, но это вопрос времени – и сунула расписание внутрь. В большинстве аудиторий есть специальное место для сдачи бумаг – прорезь, через которую те якобы отправляются по пневматическим трубам в некий центральный архив, однако трубы вышли из строя еще в начале прошлого века, и их просто заменили передающими заклинаниями. Все, что нужно сделать, – это отодвинуть свою контрольную в сторонку, и школа ее заберет. Я напоследок посмотрела на расписание, сделала глубокий вдох и закрыла крышку.

Я не сомневалась, что пойму свою ошибку сразу же после завтрака, когда отправлюсь на интенсив, но я ошиблась. Я все поняла меньше чем через пятнадцать минут, не успев даже выйти из класса.

Согнувшись и скрипя зубами, я трудилась над перепутанным вязанием, потому что хотела до завтрака собрать в кристалл побольше маны. Мысленно я уже прикидывала, какие чудовищно монотонные упражнения можно будет проделывать в этой аудитории, когда рана заживет, – от всей души ненавижу физкультуру, а потому она особенно полезна для сбора маны. Места в классе было немного, и мебель двигать не стоило. Придется качать пресс, улегшись на две парты. Плевать. Зато каждые две недели я буду наполнять по кристаллу.

Тем временем новички собрались у доски и весело болтали, как будто беспокоиться было абсолютно не о чем. Все говорили по-китайски, считая юного индуса и двух русских ребят – друг с другом они, разумеется, говорили по-русски, но в общую беседу включились без труда. Очевидно, все они заранее учили китайский – такие предметы, как математика и история, в школе преподают только на английском или на китайском.

Я изо всех сил старалась не обращать внимания на их болтовню, но получалось не особо. Когда изучаешь массу иностранных языков, мозгу начинает казаться, что ты чего-то не понимаешь, лишь потому что не стараешься; а если хорошенько прислушаться, все получится. Я могла как минимум целую четверть не бояться нового языка, поскольку Шоломанча осчастливила меня арабским меньше месяца назад. Но два часа каждую среду сидеть в классе с кучей мелюзги, которая треплется по-китайски, неизбежно значило, что я начну получать заклинания и на китайском.

Ну разве что их всех сожрут до конца месяца, что было вполне вероятно. Как правило, первая неделя семестра проходит тихо, а потом, когда у младшеклассников возникает ложное чувство безопасности, из укромных мест начинают выползать первые злыдни, не говоря уж об орде свежевылупившихся, которые разными способами пытаются пробраться с первого этажа наверх.

Конечно, всегда найдется упорный трудяга. Например, детеныш сумчатой гадюки, который тихонько пробрался в вентиляцию. Он, вероятно, вытянулся в нитку, чтобы просочиться сквозь защитные заклинания в воздуховоде; притворившись безобидной струйкой жидкости, он проник через решетку и свернулся на полу, за одним из брошенных рюкзаков. Возможно, возвращаясь в исходный вид, он хлюпал, но болтовня младшеклассников заглушала все звуки, а я расслабилась, потому что в кои-то веки оказалась самой непривлекательной мишенью в аудитории. Никакой злыдень не выбрал бы в этой толпе меня. Я уже начала думать, что школа подарила мне убежище.

И тут один из новичков заметил тварь и громко заорал. Я даже не стала интересоваться, что они там такое обнаружили; я вскочила, взяла рюкзак и была уже на полпути к двери, когда заметила гадину, уже полностью надувшуюся, которая витала над четвертым рядом парт, словно ярко-красный воздушный шар, на который брызнули синей краской. Трубки, в которых таились отравленные иглы, начали раздуваться. Ребята дружно вопили и цеплялись друг за друга, сбившись в кучу за большим столом. Классическая ошибка. Сколько времени они намерены там сидеть? Сумчатая гадюка никуда не денется; как только они высунутся из-за стола, она нанесет удар.

Это, разумеется, была не моя проблема; если малолетки не справятся своими силами, то в первый же учебный день им не удастся выбраться из аудитории – значит, они бы в любом случае долго не протянули. Я-то тут при чем? Школа нашпиговала мое расписание опасностями, и у меня истощился запас маны. Мне нужно было использовать каждую свободную минуту для сбора маны, чтобы как-то возместить потерю. Я не могла тратить энергию на незнакомых новичков, чья судьба меня совершенно не волновала.

За одним исключением. Пинком отворив дверь, я повернулась и крикнула: «Чжэнь! Бегом отсюда!», и он выскочил из-за стола и бросился ко мне. Остальные, возможно, не все меня поняли, но им хватило ума последовать за ним – а большинству хватило ума бросить рюкзаки. Кроме девчонки из анклава. Несомненно, даже если бы она потеряла вещи, ей было достаточно попросить у старших ребят из своего анклава… но она нагнулась за рюкзаком и в результате оказалась последней. Тем временем гадюка достаточно надулась, вытаращила глазки и начала прицеливаться. Все, кроме тайки, уже выскочили в коридор. Тварь была не больше футбольного мяча; недавно вылупившись, она, видимо, сразу решила перекусить.

Я собиралась выскочить в коридор, спасая свою шкуру. Так и следовало поступить; именно так я и поступала бесчисленное множество раз в прошлом. Правило номер один: если что-то случилось, беспокойся только о том, чтобы унести ноги. Это не эгоизм. Если попытаешься вытащить других, то погибнешь – и, скорее всего, в процессе помешаешь остальным принять меры для собственного спасения. Если у тебя есть союзники или друзья, лучше помоги им заблаговременно. Поделись маной, дай полезное заклинание, сделай для них какой-нибудь артефакт или зелье, которым они воспользуются в трудную минуту. Но тот, кто не в состоянии своими силами отбиться от злыдня, не выживет в школе. Все это знают, и исключение составляет только Орион. Но он круглый идиот.

Впрочем, я не выбежала в коридор. Я стояла на пороге, пропуская вперед себя всю компанию младшеклассников. Гадюка порозовела, готовясь плюнуть ядом в тайку, и стремительно повернулась к двери – в то самое мгновение, когда Орион, к слову об идиотах, ворвался в аудиторию. Через две секунды он бы погиб, нашпигованный ядовитыми иглами.

Но я уже колдовала.

Я использовала сложное древнеанглийское заклинание. Возможно, во всем мире никто, кроме меня, им не владеет. В среднем классе, едва начав учить древнеанглийский, я наткнулась на трех выпускников, которые загнали в угол среди библиотечных шкафов старшеклассницу. Еще одна школьная неудачница вроде меня, с той разницей, что со мной парни не рисковали шутить. Очевидно, аура будущей темной колдуньи их отпугивает. Я, пятнадцатилетняя девчонка, прогнала поганцев одним своим появлением. Они улизнули, девчонка заспешила в другую сторону, а я, все еще кипя гневом, схватила с полки первую попавшуюся книгу. Мне досталась небольшая хрупкая стопка самодельных листков, полных рукописных проклятий, которые сочинила какая-то очаровательная особа примерно тысячу лет назад. Страницы открылись на одном конкретном заклинании, и я запомнила его, прежде чем захлопнула книжечку и сунула ее обратно на полку.

Большинству людей приходится долго учить заклинания, прежде чем они улягутся в голове. Мне тоже – если это нечто благое. Но если я получаю заклинание, предназначенное для того, чтобы разрушать города, уничтожать целые армии, подвергать людей страшным пыткам – или, например, превратить определенную часть мужской анатомии в полный боли комок, – достаточно одного взгляда на страницу.

Никогда раньше я не использовала это заклинание, но сработало оно идеально. Сумчатая гадюка немедленно сжалась до размеров желудя. Она рухнула на пол, некоторое время барахталась на решетке вентиляции, а потом провалилась в нее, как мраморный шарик в сливное отверстие. И с ней улетела вся утренняя порция маны.

Орион замер на пороге и посмотрел гадюке вслед, постепенно приходя в себя. Он собирался швырнуть в нее огнем – это уничтожило бы тварь, а заодно и нас троих вместе со всей аудиторией, поскольку внутренние газы сумчатой гадюки легко воспламеняются. Девочка-тайка бросила на меня перепуганный взгляд и выскочила в коридор, хоть бежать уже было незачем. Орион некоторое время смотрел ей вслед, а потом повернулся ко мне. Я бросила унылый взгляд на потускневший кристалл для маны – да, он совершенно опустел.

– Что ты вообще тут делаешь? – раздраженно спросила я, проталкиваясь мимо Ориона и направляясь к лестнице.

– Ты не пришла на завтрак, – сообщил он, нагоняя меня.

Вот так я узнала, что в библиотечной аудитории не слышно колокола. Иными словами, я могла либо пропустить завтрак, либо опоздать на первое занятие сложнейшего семинара – и ручаюсь, некому было бы передать мне задание.

Скрипнув зубами, я зашагала к лестнице.

– Все хорошо? – спросил Орион, хотя вообще-то это я спасла его.

Видимо, он считал иначе.

– Нет, – с горечью ответила я. – Я дура.

Глава 2 Подушки

В течение следующих двух недель проблема окончательно обрисовалась. За мной не стоял анклав. В отличие от Ориона, у меня не было безграничного запаса маны, чтобы совершать благородные подвиги. Даже наоборот, поскольку я одним махом потратила почти половину маны, которую скопила за три года. Небезуспешно, поскольку я уничтожила чреворота; поскольку я надеялась никогда больше этого не повторять, скоро запас должен был восстановиться… но кого волновали мои мотивы? У меня был продуманный график сбора маны во время обучения в школе – и все пошло прахом.

Мои надежды на удачный выпуск тоже разлетелись бы вдребезги, не найди я сборника заклинаний. Фазовое заклинание Золотого камня ценится так высоко, что Аадхья устроила среди прошлогодних выпускников аукцион, который принес мне уйму маны (а кроме того, еще и пару слегка поношенных кедов). Аадхья намеревалась провести еще один аукцион, среди наших одноклассников. Если повезет, пустых кристаллов у меня будет всего семь, а не девятнадцать. Но все равно брешь была ощутимая – а к моменту выпуска мне предстояло наполнить еще как минимум тридцать штук.

Для этого я и намеревалась использовать свободные вечера сред. Ха-ха. Юная гадюка оказалась лишь первой в череде злыдней, которых неудержимо влекло в нашу аудиторию в библиотеке. Злыдни пытались прыгнуть на нас, когда мы заходили. Они прятались в темном уголке и нападали, когда мы отвлекались. Они вылезали из отдушин. Таились под крышкой секретера. Ждали, когда мы будем выходить. Я могла избежать занятий китайским, не прилагая к тому никаких усилий. Всю компанию младшеклассников истребили бы за две недели.

В конце первого занятия на стене в буквальном смысле кровью было написано, что я размазала по классу вилланиргу – содержимое ее брюха, внутренности и так далее. Когда мы все, более или менее забрызганные, отправились ужинать, я подавила раздражение и сказала Сударат – девочке из тайского анклава, – что если она хочет помощи, пускай поделится маной.

Она покраснела, пошла пятнами и, запинаясь, выговорила:

– Я… у меня… – а потом расплакалась и бегом бросилась к лестнице.

Чжэнь спросил:

– Ты не слышала про Бангкок?

– Чего я не слышала про Бангкок?

– Бангкокского анклава больше нет. Что-то его уничтожило буквально накануне поступления.

Я уставилась на него. Весь смысл анклавов в том, что их нельзя уничтожить!

– Как? Что?

Он беспомощно пожал плечами.

– Все в курсе про Бангкок? – спросила я за ужином, удивляясь, что пропустила такую важную новость, но оказалось, что никто ничего не знал. Одна только Лю кивнула и ответила:

– Да, слышала.

– Что случилось? – поинтересовалась Аадхья.

– Бангкокский анклав погиб, – сказала я. – Его больше нет.

– Что?! – воскликнула Хлоя и подскочила, так что апельсиновый сок вылился на поднос.

Она сама попросилась сесть с нами, причем очень вежливо, отнюдь не намекая, что она оказывает нам честь своим присутствием. Поэтому я сквозь зубы повторила:

– Бангкокский анклав погиб.

Хлоя отмахнулась.

– Да ну, вранье.

Лю покачала головой.

– Это подтвердила одна девочка из Шанхая. Родители передали ей новость с младшей сестрой.

Хлоя застыла со стаканом в руке. Неудивительно, что она так испугалась. Анклавы не схлопываются без причины; если анклав подвергся такому удару, что не выстоял, это был верный знак разразившейся войны кланов, и Нью-Йорк имел все шансы угодить в самый эпицентр. Но когда Хлоя в третий раз за пять минут потребовала у нас с Лю подробностей, я ответила:

– Расмуссен, мы не знаем ничего. Это ты можешь что-то выяснить – ваши новички наверняка знают больше нашего.

Хлоя попросила: «Последите за подносом», встала и отправилась к столу, где сидели нью-йоркские младшеклассники. Сведений оказалось мало – большинство новичков понятия не имели о случившемся. Сударат оказалась единственным новичком из Бангкока, прибывшим в школу в этом году, и ее старшие соотечественники держали язык за зубами.

Все не на шутку встревожились. Даже когда анклав сильно поврежден и вот-вот обрушится, обычно мирные обитатели успевают спастись.

К концу ужина стало ясно, что никто ничего не знает. Во-первых, мы здесь и так почти ничего не знаем, поскольку все новости о внешнем мире приносят раз в год смертельно перепуганные малолетки. Но рухнувший анклав – это серьезно… и даже шанхайцы ничего не знали. Шанхай некогда помог Бангкоку основать анклав – последние тридцать лет он финансировал создание новых азиатских анклавов и вовсе не случайно жаловался, что непропорционально большое количество мест в Шоломанче достается европейцам и американцам. Если кто-то уничтожил бангкокский анклав, намереваясь атаковать Шанхай, шанхайские новички получили бы недвусмысленный наказ сплотиться с бангкокцами.

С другой стороны, если бы бангкокский анклав погиб по собственной небрежности – это случается время от времени, когда маги зарываются, втайне изобретая новое оружие, – шанхайцы наверняка получили бы наказ не помогать бангкокцам. А вместо этого они просто держались настороженно. Иными словами, даже их родители знали не больше, чем мы. А если о случившемся не знали даже члены шанхайского анклава, значит, не знал никто.

Ну, не считая того, кто уничтожил анклав Бангкока. И это не упрощало дела: если кто-то планировал косвенную атаку на Шанхай, то первым кандидатом был Нью-Йорк. Вряд ли какой-нибудь другой анклав мог бы это устроить как минимум без молчаливого одобрения ньюйоркцев. Но если они втайне готовили нечто столь колоссальное, как уничтожение целого анклава, то вряд ли стали бы делиться планами с детьми. А значит, даже ребята из Нью-Йорка не знали, что задумал их анклав. Зато они – и шанхайцы тоже – понимали, что, если гибель бангкокского анклава не была случайностью, значит, их родители прямо сейчас вели войну. А нам предстояло жить в неведении еще целый год.

В такой ситуации трудно питать дружеские чувства к членам анклавов. Лично меня не волновала судьба Бангкока. Я не собиралась вступать в анклав. Я приняла это решение в прошлом году – с горечью – и в случае войны намеревалась держать нейтралитет. Даже если какой-нибудь жуткий злыдень громил анклавы, мне до этого дела не было – ну, разве что он составил бы мне конкуренцию в будущем, учитывая малоприятное пророчество. Моя жизнь стала бы гораздо легче, если бы оно наконец сбылось.

Однако меня всерьез удручило то, что помощи от Сударат ждать не приходилось. Судя по всему, специализироваться мне предстояло на спасении младшеклассников. Запас маны у анклава Бангкока был относительно новым и небольшим, и бангкокские выпускники полностью его контролировали. Они отчаянно торговались с другими анклавами, заключая союзы к выпуску, и не делились маной даже со своими младшими. Бангкокцы стали обычными людьми, как мы, простые смертные, которые отчаянно боролись за союзников, ресурсы и выживание. Главной приманкой для их будущих соратников было место в молодом амбициозном анклаве – но анклав пал, и они жили в атмосфере зловещей неуверенности, потому что никто не знал, что происходит. Другие новички избегали Сударат не потому, что не знали, что она из Бангкока, а потому что знали. Ей даже не дали ничего из вещей, которые остались от прошлогодних выпускников. Рюкзак, с которым она прибыла в школу, был ее единственным имуществом.

Наверное, мне следовало бы пожалеть Сударат, но я больше склонна жалеть тех, кому не везло никогда, а не тех, кому внезапно перестало везти. Мама сказала бы, что жалеть нужно всех – а я ответила бы, что она вправе жалеть кого угодно, а у меня ограниченный запас сочувствия. Даже в отсутствие сострадания я дважды за неделю спасла Сударат жизнь, так что жаловаться ей было не на что.

И мне тоже – поскольку, очевидно, предстояло продолжать в том же духе.

Мы с Аадхьей и Лю в тот вечер вместе собрались в душ. По пути вниз я горестно спросила у Лю:

– У тебя не будет времени потом? Мне нужны несколько базовых фраз на китайском.

Вы, наверное, думаете, что я имела в виду выражения типа «как пройти в туалет» и «доброе утро». Но в Шоломанче первые фразы, которые ты учишь на любом языке, это «пригнись», «осторожно, сзади» и «беги». Мне они были необходимы, чтобы новички не лезли под руку, пока я их спасаю. Целиком и полностью за свой счет.

Лю негромко сказала:

– Я хотела попросить тебя о помощи.

Она полезла в сумку и достала прозрачный пенал, в котором лежали ножницы – под левую руку, с облезлыми пластмассовыми кольцами; одно лезвие было зазубрено, второе слегка заржавело. Многообещающие признаки. Такие скверные ножницы вряд ли были прокляты или зачарованы. Последние две недели Лю, вероятно, искала человека, готового их одолжить.

Волосы у нее отросли до пояса – блестящие, черные как ночь; только у самых корней они были тусклее. Лю отращивала их много лет, в том числе в школе, где приходилось торговаться за каждую помывку. Но я не стала переспрашивать. Я знала, что Лю решилась, пусть даже из чисто практических соображений. Аадхья собиралась сплести из ее волос струны для сиренопаучьей лютни. В любом случае Лю удалось сохранить волосы такими длинными – и уцелеть – только потому, что она пользовалась малией.

Но потом она получила неожиданное и очень глубокое очищение и решила, что больше не ступит на дорогу из обсидианового кирпича. И теперь ей приходилось расплачиваться за то, что она три года щеголяла возмутительно красивыми волосами. Каждый вечер по очереди мы помогали подруге расчесывать ужасные колтуны, которые образовывались, как бы тщательно Лю ни заплетала волосы.

После душа мы втроем отправились в комнату Аадхьи. Она наточила ножницы и достала коробку, которую приготовила для волос. Для начала я отстригла край тонюсенькой прядки, держа ножницы как можно дальше от головы Лю – не стоит торопиться, когда держишь в руках незнакомый инструмент. Ничего ужасного не произошло, и я попробовала чуть выше, а потом сделала глубокий вдох и принялась резать быстро и решительно, прямо по разделительной линии у корней. Вручив длинную прядь Аадхье, я спросила у Лю:

– Все хорошо?

С ножницами все было в полном порядке, но я хотела дать ей передышку. Лю не плакала, но для нее это наверняка было мучительно.

– Хорошо, – ответила она, моргая, и к тому времени, когда я состригла половину волос, таки заплакала – почти беззвучно. Слезы текли по лицу Лю; одна, особенно большая, скатилась по щеке и упала на коленку.

Аадхья с тревогой взглянула на меня и сказала:

– Я и сама управлюсь. Отдохни, если хочешь.

Лю выглядела еще очень даже ничего: волосы у нее были такие густые, что резать приходилось слоями, начиная снизу. Никогда не угадаешь, не спятят ли ножницы внезапно; если Лю придется ходить по школе с выстриженной макушкой и длинным хвостом, любой человек, у которого она попросит ножницы, сдерет с нее три шкуры.

– Нет, – сказала Лю дрожащим, но очень настойчивым голосом.

Она была самой тихой из нас троих – даже Аадхья обычно сбрасывала пар, когда злилась, ну а если бы существовали олимпийские соревнования по гневу, я бы, несомненно, получила золото. Но Лю всегда вела себя спокойно и вдумчиво… непривычно было слышать в ее голосе резкие нотки.

Она и сама удивилась своей вспышке. Но, какие бы чувства ни испытывала Лю, ей не удавалось их полностью заглушить.

– Режь скорей, – твердо велела она.

– Ладно, – сказала я и защелкала ножницами, срезая волосы как можно ближе к коже.

Глянцевитые пряди пытались обвиться вокруг моих пальцев.

А потом все закончилось, и Лю, слегка дрожа, пощупала голову. Почти ничего не осталось, только неровный ежик. Она закрыла глаза и потерла череп руками, словно желая удостовериться, что все состригли. Потом она несколько раз глубоко вздохнула и сказала:

– Я не стриглась, с тех пор как поступила в школу. Мама не велела.

– Почему? – спросила Аадхья.

– Ну… – Лю помолчала. – Она сказала – тогда здесь все будут знать, что меня лучше не трогать.

Она была права. Щеголять длинными волосами в школе может только богатый и беззаботный член анклава – или малефицер.

Аадхья молча достала злаковый батончик из защищенного заклинанием ящика в столе. Лю помотала головой, но Аадхья сказала:

– Да ешь ты, блин.

И тогда Лю встала и протянула к нам руки. Я сообразила не сразу – три года почти полной социальной изоляции отучают от таких вещей – но они обе ждали, пока я не подошла к ним, и мы втроем некоторое время стояли обнявшись, и это было настоящее чудо. Чудо, в которое мне не верилось: я была не одна. Они спасали меня, а я их. Это было круче любого волшебства. Как будто наша дружба могла все исправить. Как будто весь мир мог стать другим.

Но нет. Я по-прежнему находилась в школе, и к чудесам здесь прилагается ценник.

Я смирилась со своим ужасным расписанием только ради возможности собирать ману по средам. Поскольку насчет прелести свободных вечеров я ошиблась, вы, возможно, подумаете, что ошиблась я и насчет четырех ужасных семинаров.

Нет.

Ни на валлийском, ни на протоиндоевропейском, ни на алгебре ни разу не оказалось больше пяти человек кряду. Занятия проходили в недрах лабиринта семинарских аудиторий, и слово «лабиринт» здесь – вовсе не метафора. Коридоры извиваются и растягиваются. Но даже эти три семинара тускнели по сравнению с продвинутым курсом санскрита, который оказался индивидуальным.

Честное слово, я могла потратить отведенный мне час в день на то, чтобы спокойно позаниматься санскритом. В прошлом семестре я заполучила бесценный экземпляр давно утраченных сутр Золотого камня; библиотека позволила книге появиться на полке в попытке удержать меня от схватки с чреворотом. Я по-прежнему спала, храня эту книгу под подушкой. Я едва одолела первые двенадцать страниц и только-только добралась до первых серьезных заклинаний, но уже не сомневалась, что ничего полезней не находила в жизни.

Но этот час я должна была проводить в одиночестве, на нижнем этаже, в крохотной комнатке, ютившейся за большой мастерской. Чтобы попасть туда, нужно было забраться в самые недра лабиринта, открыть непримечательную глухую дверь и пройти по длинному, узкому, неосвещенному коридору, в котором было от одного до двенадцати метров длины, в зависимости от его настроения.

Огромная отдушина на стене аудитории выходила в ту же вентиляционную шахту, что и отдушина соседней мастерской. Оттуда либо неслись с шумом порывы нестерпимого жара от печей, либо мерный свистящий поток ледяного воздуха. Единственная парта – древняя, железная, совмещенная с сиденьем – была намертво привинчена к полу. Спиной к решетке на полу. Я бы охотно села прямо на пол, но через весь класс тянулись два широких стока, также выходивших из мастерской; они заканчивались большой колодой вдоль дальней стены, и зловещие пятна вокруг намекали, что она регулярно переполняется. В стене над колодой торчали ряды кранов. Из них тихонько капала вода, как бы я ни пыталась их прикрутить. То и дело из труб доносилось ужасное клокотание, а под полом слышался зловещий скрежет. Дверь в класс не запиралась – она то и дело открывалась и захлопывалась с оглушительным стуком.

Если вам кажется, что это идеальная обстановка для засады – что ж, злыдни с вами согласятся. На первой же неделе на меня нападали дважды.

К концу третьей недели мне пришлось черпать из собранного запаса маны, вместо того чтобы его пополнять. В тот вечер я сидела на кровати, глядя на шкатулку с кристаллами, которую принесла с собой в школу. Аадхья провела очередной аукцион, и теперь у меня было семнадцать сверкающих кристаллов, полных маны. Но все прочие оставались пустыми, а те, что я опустошила, убив чреворота, уже начали тускнеть. Если я не начну оживлять их в ближайшее время, они станут такими же бесполезными, как те подделки, которые оптом продаются в интернете. Но я не могла урвать ни минуты. Я собирала ману изо всех сил и не тратила времени даром, но так и застряла на кристалле, который наполняла с прошлого семестра. Утром на меня снова напал злыдень в семинарской аудитории, и мне пришлось полностью опустошить кристалл.

Я принялась за приседания раньше, чем рекомендовал бы врач: если делать упражнения, преодолевая боль в животе, мана собиралась быстрее. Но теперь я уже почти исцелилась – и даже вязание ненавидела гораздо меньше, когда занималась им по вечерам, сидя с Аадхьей и Лю. Моими подругами, моими союзниками. С теми, кто полагался на меня; с теми, кого я собиралась вытащить отсюда живыми.

Я убрала шкатулку и вышла из комнаты. Был еще час до отбоя, но в коридоре стояла тишина. Либо все заняли лучшие места в библиотеке, либо воспользовались возможностью лечь пораньше, в предвкушении того времени, когда злыдни нахлынут на нас с прежней силой. Я постучала к Аадхье. Она открыла, и я предложила:

– Может, зайдем к Лю?

– Конечно, – ответила та и внимательно взглянула на меня, но расспрашивать не стала. Аадхья не из тех, кто тратит время даром.

Она собрала умывальные принадлежности, чтобы потом можно было сразу сходить в душ, и мы вместе отправились к Лю. Теперь ее комната находилась на нашем ярусе.

В школе у всех отдельные комнаты, а потому, чтобы разместить ежегодно прибывающих новичков, они располагаются одна над другой, как тюремные камеры; с яруса на ярус ведет узкая железная лестница. Но в конце семестра, когда рекреации спускаются на этаж ниже, пустые комнаты исчезают, и свободное пространство делится между выжившими. Это не всегда бывает к лучшему. В среднем классе мне досталась неимоверно жуткая и совершенно бесполезная комната двойной высоты. Спальня Лю, наоборот, во время последнего переезда распространилась вниз, поэтому нам больше не нужно лазить по скрипучей спиральной лестнице, чтобы навестить друг друга.

Лю впустила нас, усадила на кровать и дала подержать наших будущих фамильяров. Я гладила крошечную белую мышку, которая сидела у меня на ладони, грызла лакомство и смотрела вокруг необыкновенно яркими зелеными глазами. Я хотела назвать ее Чандрой, но Аадхья сказала: «Назови ее Моя Прелесть» – и расхохоталась. Я стукнула Аадхью подушкой, но, к сожалению, это ничего не изменило. Мама так и не извинилась передо мной за то, что навязала мне имя Галадриэль, хотя, несомненно, она понимает, что должна этого стыдиться. Так или иначе все забыли про Чандру и стали звать мышку Моя Прелесть. Да, да, признаюсь, я и сама забыла про Чандру, так что пришлось смириться.

Впрочем, не факт, что Лю отдала бы мне ее. Глядя на мышку – потому что это было лучше, чем смотреть на Аадхью и Лю, – я произнесла:

– У меня не хватает маны.

Нужно было им признаться. Они рассчитывали на то, что к выпуску я внесу свою лепту. Если я не сумею, они имеют право мне отказать. Они ничем не были обязаны кучке младшеклассников, которых в глаза не видели. Среди них, конечно, находился кузен Лю, но, вместо того чтобы спасать одного только Чжэня, я тратила ману авансом, в то время как она из кожи вон лезла, копя энергию для нашего союза.

В лучшем случае мне хватило бы маны для трех заклинаний среднего уровня – но у меня их не было! Единственным полезным заклинанием, которое не требовало огромного количества маны, было заклинание фазового контроля, которое я нашла в книге Пуроханы. Но в критической ситуации оно не годится, потому что требует минут пять на подготовку. Положим, я применила его в критической ситуации, но только благодаря тому, что Орион на протяжении пяти минут отвлекал основную причину этой самой ситуации. Во время выпуска он будет слишком занят, спасая от чудовищ всех остальных.

– Чжэнь рассказал мне про среды, – негромко сказала Лю, и я подняла голову.

Удивления на ее лице не было – скорее, тревога.

– Эти твои странные занятия в библиотеке? Что там вообще происходит? – спросила Аадхья, и Лю ответила вместо меня:

– Там Эль и восемь мелких. И на них постоянно наскакивают крупные злыдни.

– В библиотеке? – переспросила Аадхья. – Подожди… и это не считая твоего кошмарного интенсива и трех семинаров? Э… школа на тебя всерьез ополчилась?

Мы все замолчали. Честно говоря, вопрос Аадхьи содержал в себе ответ. Горло у меня сжалось, так что я чуть не задохнулась. Раньше я об этом не задумывалась, но Аадхья, похоже, была права. И вражда со школой была гораздо хуже простого невезения.

Шоломанча нуждалась в мане не меньше, чем я. Уходит очень много сил, чтобы поддерживать школу в рабочем состоянии. Об этом несложно забыть, будучи, так сказать, страдательным лицом, которое регулярно переживает нападения злыдней. Однако твари набрасывались бы на нас непрерывно – и их было бы гораздо больше, – если бы не мощные сторожевые заклинания на вентиляционных отверстиях и водопроводных трубах и если бы не удивительное мастерство, благодаря которому этих отверстий немного, несмотря на то, что мы все дышим, пьем, едим и моемся. И для этого нужна мана, мана, мана.

Разумеется, легенда гласит, что ману вкладывают анклавы, и отдельные родители, если могут себе это позволить, и мы сами, посредством учебы… но всем известно, что дело обстоит иначе. Главный источник школьной маны – мы. Все мы копим ману к выпуску – мы занимаемся этим постоянно. Мана, которую мы скрепя сердце тратим на учебу и дежурства, – ничто по сравнению с количеством, которое откладывается на черный, непроглядно-черный день. Когда злыдни разрывают жертву на куски, та, разумеется, в панике хватается за вкусную ману, которую скрупулезно собирала; они ее высасывают, и маны становится еще больше благодаря страху, отчаянному сопротивлению, предсмертной агонии… Эти излишки получает Шоломанча, которая при помощи охранных заклинаний и сама убивает немалое количество злыдней, и все добытое отправляется в школьные хранилища маны и служит для поддержания жизни уцелевших счастливчиков.

Поэтому когда появляется великий герой типа Ориона и принимается спасать людей, злыдни начинают голодать, и школа тоже. В то же время живых – которые дышат, пьют, едят и так далее – становится больше. Это своеобразная пирамида. Если тех, кто стоит на нижней ступени, съедают в недостаточном количестве, благ не хватает тем, кто наверху.