Ученик архитектора E-Book

Elif Shafak

• Herausgeber: Азбука
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Serie: Современный мировой бестселлер
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2016

Seitenzahl: 754

Beschreibung

XVI век. Османская империя. Эпоха Сулеймана Великолепного. Волею судьбы двенадцатилетний Джахан и его подопечный, белый слоненок по кличке Чота, оказываются в Стамбуле, при дворе могущественного султана. Здесь Джахану суждено пережить множество удивительных приключений, обрести друзей, встретить любовь и стать учеником выдающегося зодчего — архитектора Синана. Удивительный рассказ о свободе творчества, о схватке между наукой и фанатизмом, о столкновении любви и верности с грубой силой… Впервые на русском языке!

Leseprobe

Table of Contents

Ученик архитектора

Выходные сведения

До встречи с учителем

Учитель

Купол

После учителя

От автора

Благодарности

Elif Shafak

The ARCHITECT’S APPRENTICE

Copyright © Elif Shafak, 2014

This edition is published by arrangement with Curtis Brown UK and The Van Lear Agency LLC.

All rights reserved

Перевод с английскогоЕкатерины Большелаповой

Серийное оформление и оформление обложки Ильи Кучмы

Шафак Э.

Ученик архитектора: роман / Элиф Шафак ; пер. с англ. Е. Большелаповой. — СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2016.

ISBN 978-5-389-11324-4

16+

XVI век. Османская империя. Эпоха Сулеймана Великолепного.

Волею судьбы двенадцатилетний Джахан и его подопечный, белый слоненок по кличке Чота, оказываются в Стамбуле, при дворе могущественного султана. Здесь Джахану суждено пережить множество удивительных приключений, обрести друзей, встретить любовь и стать учеником выдающегося зодчего — архитектора Синана.

Удивительный рассказ о свободе творчества, о схватке междунаукой и фанатизмом, о столкновении любви и верности с грубой силой…

Впервые на русском языке!

© Е. Большелапова, перевод, 2016

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2016 Издательство АЗБУКА®

Посвящается всем ученикам на свете. Кто бы мог подумать, что сложнее всего — научиться любить

С первого взгляда тебя полюбила

Я силою тысяч сердец.

И пусть утверждают ханжи и святоши,

Будто любить — это грех.

Мне все равно, ну и пусть,

Я готова сгореть в его адском огне...

Михри-хатун, турецкая поэтесса XV–XVI веков

Я обыскала весь мир, но не нашла ничего,

Что любви моей было б достойно,

И потому прогоняют родные меня —

Я чужая средь них...

Мирабай, индийская поэтесса XVI века

Из всех людей, сотворенных Богом и увлекаемых на гибельный путь шайтаном, лишь немногие проникают в центр Мироздания — туда, где не существует добра и зла, прошлого и будущего, где утрачивают смысл слова «я» и «ты». Там не бывает войн, ибо для них не имеется причин. Тамцарит покой, бескрайний и вечный, как море. Тех, кто попадает туда, настолько потрясает открывшаяся им красота, что они утрачивают способность говорить.

Ангелы, сжалившись над этими людьми, предлагают им выбор. Если человек хочет вернуть себе дар речи, он должензабыть то, что видел, и смириться с чувством утраты, которое навсегда завладеет его сердцем. Но если он не в силах отказаться от воспоминаний о красоте, его одурманен­ный рассудок уже никогда не сможет отличать реальность от миража. Всякий, кто принадлежит к малой горстке из­бран­ных, которые сумели попасть в таинственное место, не обо­значенное ни на одной карте мира, расплачивается за это либо чувством неизбывной и невыразимой тоски, либо тщетными поисками ответов на целое сонмище вопросов. Те, кто тоскует по утраченному совершенству, обреченыслужить любви. Те, кто жаждет знаний, обречены служить науке.

Эту притчу учитель Синан часто повторял нам, четверым своим ученикам. При этом он склонял голову набок и смотрел на нас так пристально, словно пытался проникнуть взглядом в наши души. Я сознавал, что одержим тщеславием, которое отнюдь не пристало простолюдину вроде меня. Но всякий раз, когда учитель начинал говорить, мне казалось, что он прежде всего обращается ко мне, а потом уже — ко всем остальным. Его взгляд задерживался на моем лице, словно он чего-то ждал от меня. Я неизменно отводил глаза, боясь разочаровать Синана, опасаясь, что не сумею оправдать его ожиданий, хотя никогда так и не сумел понять, в чем же именно эти ожидания заключались. Хотел бы я знать, что учитель видел в моих глазах. Может, предчувствовал, что, несмотря на стремление к знаниям, в котором я превосходил многих, его ученик все-таки не сумеет избежать несчастной любви и окажется в ее власти?

Я был бы счастлив, если бы, оглядываясь на пройденный путь, имел право сказать, что обрел знания о любви, равные моей любви к знаниям. Но это будет ложь, а тот, кто лжет сегодня, завтра может оказаться в кипящих котлах ада. Теперь, когда я стар, словно засохший дуб, я явственно ощущаю, что завтрашний день уже стоит на моем пороге, и никто не убедит меня в обратном.

Нас было шестеро: учитель, четверо учеников и белый слон. Мы всегда работали вместе. Возводили мечети, мос­ты, медресе, караван-сараи, приюты для бедных, акведуки... Это было так давно, что моя память сглаживает ост­рые углы, расплавляя воспоминания в жидкую боль. Всякий раз, когда я возвращаюсь в те дни, в сознании моем всплывают призраки, казалось бы навсегда утопленные в пучине памяти. Меня мучает чувство стыда, ибо я не помню их лиц, и я пытаюсь утопить эти призраки вновь. Однако я помнюобещания, которые мы давали друг другу, но так и не испол­нили. Я помню слова, которые мы произносили при этом, все до единого. Удивительно, что лица, эта плотная и видимая субстанция, растворились в небытии, тогда как слова, эфемерные и неосязаемые, остались.

Все мои прежние спутники, один за другим, уже покинулиэтот мир. Почему из всех нас лишь я один дожил до стольпреклонных лет, известно только Богу. Каждый день я мыс­ленно возвращаюсь в Стамбул. Представляю, как верующие входят во дворы построенных нами мечетей. Эти люди ничего не знают о нас, ровным счетом ничего. Наверное, они считают, что мечети, в которых они молятся, стоят здесь со времен Великого потопа. Но это не так. Их возвели мы: мусульмане и христиане, ремесленники и галерные рабы, люди и животные. Нам потребовалось много дней, чтобы их построить. Но Стамбул — это город с короткой памятью. Город, где воспоминания исчезают так быстро, словно они записаны на прибрежном песке. Лишь созданиям моего учителя уготована иная участь, ведь он творил из камня.

Под одним из камней я похоронил свою тайну. Мое время на исходе, но тайна по-прежнему ждет своего часа. Интересно, будет ли она когда-нибудь раскрыта? А если она станет известна людям, то сумеют ли они понять ее? Сие неведомо никому. Но я знаю наверняка: в основании одного из сотен зданий, возведенных моим учителем, скрывается центр Мироздания.

Агра, Индия, 1632 год

Стамбул, 22 декабря 1574 года

Уже перевалило за полночь, когда из темноты вдруг ­донесся яростный рык. Он сразу понял, кто это: проснулась самая большая кошка во дворце султана — каспийский тигр, огромный зверь с янтарными глазами и золотистой шкурой.

«Кто же посмел нарушить покой тигра? — с недоумением подумал он. — В столь поздний час все должны спать: люди, животные, джинны. В этом городе, раскинувшемся на семи холмах, помимо стражников ночного дозора, сейчас бодрствуют только два разряда людей: предающиеся молитве и предающиеся греху».

Впрочем, сам Джахан тоже не спал — он работал.

— Для таких, как мы, труд подобен молитве, — частенько говаривал его учитель. — Работая, мы беседуем с Богом.

— Но почему же Он не отвечает нам? — спросил Джаханкак-то раз, когда был еще совсем юным.

— Господь отвечает. Его ответ — новая работа, которую Он посылает нам, — пояснил наставник.

Коли так, рассудил тогда Джахан, ему самому удалось до­стичь весьма прочной связи с Всевышним: ведь у него былоне одно, а целых два занятия (пусть и совершенно не схожихмежду собой), и, стало быть, работать ему тоже приходилось в два раза больше: он трудился как погонщик слона и как рисовальщик на строительстве. И вообще, ему несказанно повезло, ибо в его жизни был учитель, которому Джахан платил дань уважения и восхищения. Учитель, которого он втайне мечтал превзойти. Звали этого человека Синан, он занимал должность главного придворного строителя и был воистину великим архитектором.

У Синана имелось великое множество помощников и последователей, сотни человек мечтали научиться у него мас­терству. Тем не менее лишь четверых на всем белом свете он называл своими учениками. Джахан был горд тем, что принадлежит к их числу, очень горд, но в глубине души порой ощущал нечто вроде смущения. Много лет тому назад учитель сам выбрал его — простого парнишку, занимающегоболее чем скромное положение погонщика слона. Предпочелего, хотя школу Синана, расположенную при дворце сул­тана, посещало немало одаренных молодых людей. Высокая честь, оказанная учителем, не только льстила самолюбиюДжахана, но и наполняла его сердце тревогой. Вот уже который год его преследовал страх разочаровать единственного человека на свете, который в него поверил, и избавиться от этого страха было выше его сил.

Последним заданием, которое получил Джахан, былосде­лать проект хаммама — турецкой бани. Учитель, по обыкновению, дал ему ясные и четкие указания: огромная мраморная купальня, подогреваемая снизу; дымоходы, скрытыев стенах; высокий купол, опирающийся на мощные колонны; две двери, ведущие на разные улицы, дабы мужчины и женщины не встречались друг с другом. В ту зловещую ночь Джа­хан работал над чертежами, сидя за грубо сколоченным сто­лом в своей каморке, которая прилегала к придворному зверинцу.

Откинувшись назад и сдвинув брови, Джахан принялся рассматривать свой чертеж. Сделано топорно, без всякойгармонии и изящества, решил он. Как всегда, самым трудным для него оказался купол. Джахану перевалило за сорок — в этом возрасте Мухаммед уже стал пророком, — и он достиг немалого мастерства. Однако был по-прежнему убеж­ден, что вырыть котлован под фундамент голыми руками намного проще, чем рассчитать высоту потолков и толщинуперекрытий. О, если бы только можно было обойтись без балок и крыш, если бы люди могли жить в домах, где крышей служит небо, самим смотреть на звезды и позволять звездам смотреть на них!

Расстроенный и недовольный собой, Джахан принялся за новый чертеж — бумагу он украдкой таскал у дворцовых писцов, — когда до него вновь донесся рев тигра. Словно пронзенный этим грозным звуком насквозь, Джахан замер,прислушиваясь. То был предупреждающий рык, от которогокровь стыла в жилах. Зверь давал врагу понять, что приближаться не стоит.

Джахан тихонько приоткрыл дверь и встал на пороге,вгля­дываясь во тьму. В тишине вновь раздался звериный рык,не такой громкий, как раньше, но по-прежнему угрожающий.Все прочие обитатели зверинца тоже пришли в возбуждение:затрещал попугай, затрубил носорог, сердито заворчал медведь. Рыку льва вторило злобное шипение леопарда. Кролики безостановочно барабанили по земле лапками — верный признак того, что они напуганы. Обезьян в зверинце было всего пять, но можно было подумать, что их целая стая — такую они подняли возню и визг. Лошади ржали и били копытами в своих стойлах. В этой какофонии звуков Джаханразличил рев слона: короткий, какой-то вялый, словно гиганту не хотелось участвовать во всеобщей суматохе. Так или иначе, необходимо было выяснить, что встревожило животных. Джахан накинул плащ, взял масляный светильник и вы­шел во двор.

Свежий прохладный воздух был пронизан пьянящим аро­матом зимних цветов и диких трав. Едва сделав пару шагов, Джахан увидел нескольких работников зверинца: сгрудившись под деревом, они испуганно перешептывались. Заметив Джахана, все выжидающе уставились на него. Но тот не могничего объяснить своим товарищам, а лишь сам задал вопрос:

— Что происходит?

— Звери чем-то сильно испуганы, — ответил Дара, работник, который ухаживал за жирафом. В голосе его звучало беспокойство.

— Наверное, поблизости бродит волк, — предположил Джахан.

Прежде такое уже случалось. Два года назад зима выдалась настолько холодной, что волки забегали в город и бродили по улицам, не делая различий между еврейскими, мусульманскими и христианскими кварталами. Нескольким волкам неведомо как удалось пробраться за ограду султанского дворца. Оголодавшие хищники набросились на уток, лебедей и павлинов, гулявших по двору, и разорвали в клочья нескольких птиц. Потом слугам еще долго приходилось убирать окровавленные перья, валявшиеся на земле и висевшие на ветках кустов и деревьев. Теперь тоже стояла зима, но спокойная и мягкая — ни снега, ни холодов. И причина исступления, в которое пришли обитатели зверинца, скорее всего, скрывалась во дворце.

— Надо проверить все закоулки, — сказал Олев, укротитель львов, здоровенный детина с огненно-рыжими волосами и усами такого же оттенка.

Решительный и смелый, Олев не боялся брать на себя ответственность и всегда знал, как поступить. Авторитет его среди прочих слуг был непререкаемым. Да что там слуги, сам султан поневоле испытывал восхищение человеком, который умел повелевать львами.

Разойдясь в разные стороны, работники зверинца принялись осматривать загоны, стойла и клетки, проверяя, не убежал ли кто-нибудь из их подопечных. Но все животные были на месте: львы и обезьяны, гиены и рыси, олени и газели, лисы и горностаи, горные козлы и дикие кошки, гигантские черепахи и крокодилы, страусы и гуси, ящерицы и змеи, кролики и дикобразы, а также леопард, зебра, жираф, тигр и слон.

Подойдя к загону, где жил Чота — тридцатипятилетнийазиатский слон-самец необычного белого окраса, шести лок­тей ростом, — Джахан обнаружил, что его питомец беспокойно переминается с ноги на ногу. Огромные уши слона были настороженно наставлены по ветру, словно паруса.

Погонщик улыбнулся гиганту, чьи привычки знал как свои собственные:

— Что случилось, Чота? Ты чуешь опасность?

Джахан успокоительно похлопал слона по боку и про­тянул ему горсть миндальных орехов, которые всегда носил в сумке.

Чота никогда не отказывался от угощения. И сейчас он,не сводя взгляда с ворот, сгреб орехи хоботом и ловко забросил их в пасть. Проглотил и снова замер, упершись в землю своими чувствительными подошвами и насторожив огромные уши.

— Не волнуйся, все хорошо, — попытался успокоить своего любимца Джахан.

Он сам не верил в то, что говорил. И слон не верил тоже.

Вернувшись назад, погонщик увидел Олева, который убеж­дал остальных работников зверинца успокоиться и разойтись.

— Мы же всё осмотрели! Никаких причин для беспокойства нет: все звери на месте, клетки целы!

— Но животные волнуются... — возразил кто-то.

Олев указал на Джахана:

— Индус прав. Наверное, поблизости бродил волк. А мо­жет, шакал. Так или иначе, сейчас хищник ушел. Волноватьсяне о чем. Идем спать.

На этот раз никто не стал возражать. Покачивая головой и что-то бормоча, люди разбрелись по своим каморкам, где их ждали соломенные тюфяки. Эти жесткие, колючие ложа,полные блох и вшей, казались работникам зверинца теплымии уютными, ведь ничего лучшего они не знали. Лишь Джахан замешкался во дворе.

— Эй, погонщик слона, а ты почему не идешь спать? — окликнул его Като, смотревший за крокодилами.

— Погожу маленько, — ответил Джахан, устремив взгляд в сторону внутреннего двора. Он только что уловил странный приглушенный звук, долетевший оттуда.

Вместо того чтобы свернуть налево, к сараю, сложенномуиз камней и бревен, Джахан двинулся вправо, к высокой сте­не, разделявшей двор надвое. Он шел медленно и осторожно, словно раздумывая, не стоит ли ему вернуться в каморку,к своим чертежам и рисункам. Дойдя до куста сирени, который рос в дальнем конце двора, он различил какую-то тень. Смутная и колеблющаяся, тень эта настолько напоминала призрак, что Джахан уже готов был броситься наутек. Но тут призрак повернулся к нему лицом, и Джахан увидел, чтоэто Тарас Сибиряк. Тарас, человек, который за свою долгую жизнь, казалось, перенес все мыслимые недуги и несчастья, служил в зверинце дольше всех прочих. На его веку сменилось несколько султанов. Он видел, как вельможи, обладающие силой и властью, низвергаются в пучину унижений. Видел, как головы, увенчанные роскошными тюрбанами, валяются в грязи.

— Лишь две вещи в этой жизни остаются неизменнымии постоянными, — шутили работники, — Тарас Сибиряк и не­счастная любовь. Все остальное преходяще...

— Это ты, индус? — спросил Тарас. — Животные проснулись, да?

— Да, — откликнулся Джахан. — Ты слышал шум?

Старик издал какое-то бурчание, которое с одинаковымуспехом можно было расценить и как утвердительный, и какотрицательный ответ.

— Шум доносился из-за стены, — настаивал Джахан.

Вытянув шею, он пристально смотрел на стену, возвышавшуюся перед ним, сплошную и высокую, цвета оникса. В эту минуту ему почудилось, что в ночном сумраке скрываются духи, испускающие жалобные стоны. Он даже слегка вздрогнул.

Внезапно воздух задрожал от грохота, за которым после­довал топот множества ног, словно бежала огромная толпа. Из глубин дворца долетел женский крик, такой пронзительный, что казался нечеловеческим. Оборвавшись, крик сменился рыданиями. А потом, так же внезапно, воцарилась тишина. Повинуясь порыву, Джахан сделал движение в сторону стены.

— Эй, ты куда? — прошептал Тарас. Глаза его поблескивали от страха. — Это же запрещено.

— Я хочу узнать, что происходит, — пояснил Джахан.

— Не высовывайся, — отрезал старик.

Джахан на мгновение замешкался.

— Я погляжу, что там творится, и сразу вернусь, — решил он.

— Любопытство до добра не доводит, — вздохнул старик. — Но ты, как я вижу, глух к доводам разума. По крайней мере, не уходи далеко. Оставайся в саду, у самой стены. Понял?

— Не переживай, Тарас. Я буду осторожен и незаметен, как ночная птица.

— Я тебя подожду. Не стану ложиться, пока ты не вернешься. Расскажешь, что видел.

— Любопытство до добра не доводит. Но ты, как я вижу, глух к доводам разума, — ухмыльнулся Джахан.

Не так давно Джахан вместе с учителем работал над перестройкой дворцовой кухни. Они расширили также покои, занимаемые султанским гаремом. То была насущная необходимость, так как число его обитательниц за последние годы изрядно выросло. Строителям запрещалось пользоваться главными воротами, и они проделали в стене отверстие,через которое попадали во дворец кратчайшим путем. Закончив работы, они заделали лаз необожженными кирпичами, скрепив их глиной.

Подсвечивая себе масляной лампой, Джахан двинулся вдоль стены, постукивая по ней палкой. Некоторое время он слышал лишь ровный глухой звук. Но вот звук этот стал более звонким. Джахан остановился и изо всех сил ударил стену ногой. За первым ударом последовал второй, потом третий. Наконец несколько кирпичей вылетели. Джахан поставил лампу на землю, рассчитывая забрать ее на обратном пути, опустился на четвереньки и протиснулся в отверстие.

Серебристый лунный свет заливал огромный розарий, сейчас, в зимнюю пору, более похожий на кладбище роз. Голые ветви кустов, весной и летом сплошь усыпанные крас­ными, розовыми и желтыми цветами, ныне казались унылыми и жалкими. Сердце у Джахана колотилось так быстро и громко, что он боялся, вдруг кто-нибудь услышит его стук. Он припомнил истории об отравленных евнухах и задушенных наложницах, страшные рассказы об обезглавленных визирях и шевелящихся мешках, сброшенных в Босфорский пролив, и по спине у него пробежал холодок. В этом городе было два кладбища: одно раскинулось на холмах, а другое, куда более обширное, скрывалось в море.

Перед ним возвышалось вечнозеленое дерево, на ветвях которого пестрели бесчисленные ленты, шарфы, цепочки, обрывки тесьмы и кружев, — так называемое Древо желаний. Всякий раз, когда у какой-нибудь наложницы из гаремапоявлялась тайна, которую она не могла доверить никому, кроме Бога, она просила евнуха прийти к этому дереву ипривязать к его ветке какую-нибудь принадлежавшую ей без­делицу. Евнух выполнял просьбу, и на дереве появлялось оче­редное украшение. Дерево было сплошь увешано секретными мечтами и просьбами, между которыми, по всей вероятности, происходили безмолвные споры и склоки — ведь желания одной женщины зачастую противоречат желаниям другой. Но сейчас, когда украшенные ленточками ветви слегка шевелил ветерок, дерево выглядело спокойным и безмятежным. Таким безмятежным, что Джахан не смог воспротивить­ся порыву подойти к нему, забыв, что обещал Тарасу не отходить от стены.

Всего десятка три шагов отделяли нашего героя от камен­ного здания, стоявшего в глубине двора. Укрывшись за стволом Древа желаний, Джахан оглядывался по сторонам, готовый в любую минуту броситься наутек.

Около дюжины глухонемых слуг сновало туда-сюда, появляясь то из одной, то из другой двери здания. Некоторые тащили мешки. Факелы, которые они держали в руках, разрезали темноту янтарными всполохами, и всякий раз, когда отсветы двух факелов скрещивались, тени на стене становились длиннее.

По-прежнему недоумевая, Джахан оставил свое укрытие и двинулся к дому, намереваясь обойти его сзади. Он дви­гал­ся бесшумно и был почти столь же незаметен, как и воздух, которым дышал. Сделав полукруг, он оказался у задней две­ри. Как ни странно, она никем не охранялась. Не рас­суж­дая, Джахан проскользнул в дом. Он знал: стоит только задуматься о возможных последствиях этого поступка — и страх скует его по рукам и ногам, лишив возможности действовать.

Внутри было холодно и сыро. Передвигаться в темноте приходилось почти ощупью. Джахан не останавливался, хотя по коже у него бегали мурашки, а волосы стояли дыбом. Сожалеть о содеянном было слишком поздно. Путь назад был отрезан, а значит, приходилось идти вперед. Скользя вдоль стен и тяжело дыша, он добрался до слабо освещенной комнаты и осмотрелся по сторонам. Столики с перламут­ровыми инкрустациями, на которых стоят стеклянные бокалы; диваны, заваленные подушками; зеркала в позолоченныхрезных рамах; гобелены, закрывающие стены от пола до потолка. А на полу — несколько туго набитых мешков, вроде тех, что таскали глухонемые.

Настороженно оглядываясь, Джахан сделал еще несколь­ко шагов. Вдруг взгляд его выхватил нечто такое, от чего кровь мгновенно застыла в жилах, — человеческую руку,которая безвольно лежала на мраморном полу, словно мерт­вая птица. И тогда Джахан, увлекаемый какой-то неодолимой силой, принялся развязывать мешки один за другим. Приэтом он невольно жмурил глаза, словно отказываясь видеть то, что открывалось его взору. Кисти рук, плечи, головы. В каждом мешке было мертвое тело. Труп ребенка.

Их было четверо. Все мальчики. Они лежали рядом, слов­но выстроившись по росту — от самого высокого к самому маленькому. Старший — уже подросток, младший — еще грудной младенец. Богатые одеяния нигде не порваны и не измяты, дабы сыновья султана и после смерти сохранили свое достоинство. Взгляд Джахана упал на ближайший мешок — труп мальчика с нежной светлой кожей и золо­тистыми воло­сами. Он уставился на линии его открытой ла­дони — четко прочерченные, извилистые, переплетавшиеся друг с другом.

«Наверное, ни один предсказатель судьбы, которых так много в этом городе, не мог предвидеть, что высокородного отпрыска ожидает столь ранняя и печальная смерть», — подумал Джахан.

Казалось, мальчики не мертвы, а просто спят. Кожа их еще испускала свет жизни. Джахан не мог избавиться от ощущения, что они живы. Да, эти дети перестали двигаться,перестали говорить, но они не умерли. Состояние, в которомони пребывают ныне, недоступно человеческому пониманию. Но, должно быть, это приятное состояние, ведь на их губах застыло подобие улыбки.

С ног до головы сотрясаемый мелкой дрожью, Джаханстоял над трупами. Он не мог пошевелиться, и лишь звук при­ближающихся шагов вывел беднягу из оцепенения. Кое-как затянув мешки, он метнулся к стене и спрятался за портьерами. Несколько мгновений спустя в комнату вошли глухонемые слуги. Они несли еще один мешок, который осторожно положили рядом с остальными.

Тут один из них заметил, что ближайший к нему мешокразвязан. Глухонемой растерянно замычал. Слуга не мог по­нять, сам ли он совершил оплошность или же в комнату тайно проник непрошеный гость. Его товарищи уже собиралисьуходить, но, остановленные тревожным сигналом, принялись обыскивать комнату.

Джахан сжался в углу ни жив ни мертв. Только тонкая ткань гобелена отделяла его от убийц. От ужаса у него перехватило дыхание. Вот и настал последний миг, пронес­лось у него в голове. Сейчас будет оборвана нить его жизни. Жизни, в которой было слишком много лжи и обмана. Неожиданно Джахан вспомнил о лампе, которую оставил у стены. Наверное, огонек этой лампы до сих пор мерцает в темноте. Мысль о двух дорогих существах, с которыми он расставался, — учителе и огромном белом слоне, — заставилаего сердце сжаться от боли. Наверняка и тот и другой сейчас безмятежно спят. А потом Джахан подумал о женщине, которую любил. В этот глухой ночной час она тоже крепко спити не знает, что он по собственной воле устремился навстречусмерти, проникнув туда, где ему не полагалось быть, и увидев то, чего ему не следовало видеть. А виной всему проклятое любопытство, неуемное любопытство, всю жизнь заставляв­шее его искать на свою голову неприятности. Джахан выругался, не разжимая губ. Сам виноват. На его могиле следует написать:

Здесь лежит человек, который плохо кончил, ибо любил совать нос в чужие дела.Погонщик слонов и ученик архитектора.Помолитесь о его неприкаянной душе.

Как жаль, что ему некому продиктовать эту эпитафию.

Той же ночью в одном из домов на другом конце Стамбула кахья1не спала, предаваясь молитве. Она перебирала чет­ки, и деревянные бусины глухо постукивали. Щеки ее были морщинистыми, как сухой инжир, спина согнулась, а зрение ослабло от старости. Но когда дело касалось хозяйства, вве­ренного ее попечению, взор кахьи по-прежнему был острым и наблюдательным. От внимания старой женщины не усколь­зало ничто: ни рассохшаяся половица, ни скрипучая дверная петля, ни расшатавшийся крючок. Ни один из обитателей этого дома не знал его так хорошо, как знала кахья. Никто из слуг, здесь работавших, не мог сравниться с ней в преданности своему хозяину и повелителю. В этом она даже не со­мневалась.

Вокруг стояла тишина, нарушаемая лишь храпом, доносившимся из комнаты слуг. Иногда старухе удавалось различить едва слышное дыхание, долетавшее из-за закрытых дверей библиотеки. Там спал Синан. Минувшим вечером он опять работал допоздна. Как правило, он проводил вечера с семьей, перед ужином удаляясь в гаремлик2, где жили его жена и дочери и куда вход ученикам был заказан. Но нередко случалось, что после ужина Синан вновь возвращался к своим чертежам и эскизам и засыпал в библиотеке, посреди книг и свитков. Там, в библиотеке, самой просторной и солнечной комнате в доме, кахья готовила ему постель, расстилая на ковре тюфяк.

Хозяин работал без устали, хотя ему уже исполнилось восемьдесят пять лет. В столь преклонном возрасте человеку следует предаваться отдыху, баловать себя изысканными яствами и проводить время в обществе тех, кто дорог его сердцу, то есть детей и внуков. А тому, чьи ноги еще сохранили силу, следует совершить паломничество в Мекку. Если смерть настигнет старика в пути, это будет величайшим благом для его души. Почему же хозяин не думает о том, чтобы подготовиться к переходу в мир иной? Зачем он по-преж­нему пропадает на строительстве, где его дорогую одежду покрывают грязь и пыль? Старая служанка очень сердилась и на своего господина, не желавшего заботиться о себе долж­ным образом, и на султана и его визирей, нагружавших ее хо­зяина непосильной работой, и на учеников Синана, не способных облегчить груз, лежавший на плечах учителя. Ох, до чего же ленивы все эти юнцы! Хотя юнцами их уже никак не назовешь. Этих четверых кахья знала много лет, еще с тех пор, когда они были робкими, невежественными новичками. Николу, самого старательного и самого застенчивого из всех. Давуда, горевшего желанием учиться, но слишком уж нетерпеливого. Юсуфа, молчаливого и полного тайн, словно глухой, непроходимый лес. И наконец, индуса Джахана, который вечно задавал слишком много вопросов, но не давал себе труда выслушать ответы.

Кахья молилась и предавалась размышлениям; видения, долетавшие из прошлого, скользили перед ее глазами. Но вот ее скрюченные пальцы, перебиравшие янтарные бусины, замедлили движение, шепот «Хвала Аллаху» умолк, голова склонилась на грудь, и из приоткрытого рта вырвалось мерное похрапывание.

Старая служанка не могла сказать, когда — через минуту или через час — она проснулась, потревоженная каким-то отдаленным шумом. Топот копыт, грохот колес по булыжной мостовой. Судя по всему, по улице во весь опор мчалась карета. Дом Синана был единственным в глухом переулке, кончавшемся тупиком. Если карета свернет за угол, значит это точно к ним. Кахья вздрогнула, почувствовав, как по спи­не у нее пробежали мурашки.

Бормоча молитву, отгоняющую злых духов, старуха поднялась с неожиданным для ее возраста проворством. Осторожно спустилась по лестнице, миновала темный коридор и вышла в сад. Этот чудесный благоуханный сад, разделенный на террасы и украшенный прудом, радовал взоры и душивсех гостей Синана. Хозяин сам устроил его. Для того чтобыпровести в дом воду, ему потребовалось особое разрешениесултана. Синан получил это разрешение, вызвав у своих вра­гов очередной приступ зависти и злобы. Сейчас водяное колесо мерно кружилось, спокойное бульканье воды навевало умиротворение и безмятежность — чувства, столь редкие в этом мире.

Серебряный серп луны скрылся за тучей, и на несколько мгновений земля и небо слились в непроницаемом сером су­мраке. На террасе справа раскинулась небольшая рощица, а внизу — бостан, где росли целебные травы и овощи. Но служанка пошла по другой тропе, ведущей во внутренний двор. Там находился колодец, в котором вода оставалась ледяной даже в самые жаркие летние месяцы. В дальнем углу располагались нужники, в сторону которых старуха бросила опас­ливый взгляд. По ночам джинны справляют там свои свадьбы, а всякого, кто дерзнет потревожить их покой, ожидают неисчислимые бедствия и несчастья, причем проклятие падет не только на его голову, но и на головы всех его потомков до седьмого колена. Так что после наступления сумерек кахья обходила нужник стороной. Впрочем, пользоваться ноч­ным горшком ей тоже не нравилось, поэтому вечерами бедняжка отказывалась от еды и питья, дабы держать свое тело в узде.

Наконец она подошла к воротам, ведущим на улицу. Старая служанка твердо знала, от кого в этой жизни можно ожидать всяческих неприятностей: от мужчины, продавшего душу шайтану, от женщины, гордящейся своей красотой, от вестника, который прибывает посреди ночи.

Карета остановилась за оградой. Лошадь фыркнула. Раздались тяжелые шаги. Старуха уловила запах пота, не то ло­шадиного, не то человеческого. Кем бы ни был незваный гость, кахья вовсе не спешила выяснить, какая неотложная надобность привела его в дом хозяина. Прежде она должна была семь раз прочитать суру аль-Фалак (Рассвет): «Прибегаю к защите господа Рассвета, от зла того, что Он сотворил, от зла мрака, когда он наступает, от зла колдуний, дующих на узлы, от зла завистника, когда он завидует».

Все то время, пока кахья читала суру, гонец тихонько стучал в ворота. Вежливый, но настойчивый, отметила про себя старуха. Оставаясь безответным, стук набирал силу и вскоре перерос в оглушительный грохот. Разбуженные слуги, на ходу набрасывая одежду, выбегали в сад со светильниками в руках. Понимая, что медлить более нельзя, кахья пробормотала: «Аллах великодушный и милостивый» — и отодвинула засов.

В это мгновение месяц выскользнул из-за тучи, давая старой служанке возможность разглядеть незнакомца. Низ­корослый, широкоплечий, приземистый. Судя по разрезу глаз, татарин. На плече висит кожаная фляга. В осанке чувствуется надменность. Мужчина нахмурился, явно раздраженный тем, что на него уставилось столько глаз.

— Меня прислали из дворца, — произнес он чрезмерно громким голосом.

Слова эти были встречены настороженным враждебным молчанием.

— Я должен поговорить с вашим хозяином, — изрек посланник и, решительно расправив плечи, уже вознамерился было войти во двор.

Но кахья остановила его предостерегающим жестом:

— Ты уверен, что входишь с правой ноги?

— Что?

— Если ты хочешь переступить этот порог, то должен непременно войти с правой ноги.

Гонец в замешательстве уставился на свои ноги, словно опасаясь неповиновения с их стороны, потом осторожно сделал шаг. Оказавшись во дворе, он громогласно сообщил, что послан самим султаном по делу, не терпящему отлагательств. Объяснять сие не было никакой нужды; слуги и так это поняли.

— Мне приказано срочно доставить главного придворного строителя в сераль, — добавил гонец.

Кахья вздрогнула, щеки ее побелели. Слова, которые ста­рая женщина собиралась произнести, застряли у нее в горле. О, как бы ей хотелось сказать, что ее хозяин лишь недавно забылся сном и она никому не позволит тревожить его в краткие часы отдыха! Но это, увы, было невозможно.

— Подожди здесь, — пробормотала старуха, злобно сверк­нув глазами. И обратилась к одному из слуг: — Идем со мной, Хасан.

Ее слабые глаза не могли различить в сумраке лицо парня.Но кахья догадалась, что Хасан здесь, по запаху гвоздичных леденцов, которые он вечно сосал.

Они вошли в дом: впереди старуха, сзади юноша с лампой в руках. Половицы заскрипели под их ногами. По губам кахьи скользнула улыбка. Хозяин понастроил в этом городе немало великолепных дворцов и мечетей, а вот починить полы в собственном доме у него руки не доходят.

Стоило слугам войти в библиотеку, как они ощутили особый запах — запах книг, чернил, воска, кедровых четок и полок из орехового дерева.

— Эфенди, проснитесь, — мягким, как шелк, голосом прошептала старая служанка.

Ответа не последовало. Несколько мгновений она стояла,прислушиваясь к сонному дыханию своего господина, потомокликнула его вновь, на этот раз громче. Но он даже не пошевелился.

Тем временем юноша, которому никогда прежде не доводилось видеть хозяина так близко, не сводил глаз со спящего. Большой горбатый нос, высокий лоб, изборожденный морщинами, седая длинная борода, которую придворный строи­тель беспрестанно теребил в минуты раздумий, шрам над ле­вой бровью — напоминание о том, как в молодости, работая в мастерской своего отца, Синан упал на ткацкий станок. Взгляд Хасана скользнул по рукам зодчего. Сильные, кос­тистые пальцы, загрубевшие, мозолистые ладони. Руки чело­века, привыкшего к тяжелой работе.

Когда кахья окликнула Синана в третий раз, он наконецоткрыл глаза и сел в постели. На лицо зодчего набежала тень, когда он увидел перед собой две фигуры. Он знал: для тогочтобы слуги осмелились потревожить его в этот час, должно произойти нечто из ряда вон выходящее. Бедствие, сопоставимое с пожаром, уничтожившим город до основания.

— Прибыл гонец от султана, — сообщила кахья. — Вас срочно требуют во дворец.

Синан с усилием поднялся на ноги.

— Может, это и хорошая новость. Иншаллах — если будет на то воля Божья, — бросил он.

Юноша, донельзя гордый тем, что ему доверено такое важное дело, помог хозяину умыться и одеться. Светлая рубаха, халат — не новый и роскошный, а, напротив, старый и неприметный: коричневый, теплый, отороченный мехом.

Все трое спустились по лестнице.

Увидев главного придворного строителя, гонец склонился в поклоне.

— Простите за то, что осмелился нарушить ваш покой, эфенди. Но мне приказано доставить вас во дворец.

— У каждого свои обязанности, — кивнул Синан.

— Может кто-нибудь из слуг сопровождать господина? — вмешалась кахья.

Гонец, не удостоив ее взглядом, вскинул бровь.

— Мне дан приказ доставить во дворец лишь вас, эфенди, и никого больше, — произнес он, глядя только на Синана.

Ком злобы, горькой как желчь, подкатил к горлу старой служанки. Она наверняка затеяла бы с наглецом перепалку, не положи Синан ей на плечо ладонь.

— Все будет хорошо, — успокоительно произнес он.

Старый зодчий и гонец вышли за ворота в ночную тьму. На улице не было ни души, даже бродячие собаки, которых в городе развелось полным-полно, куда-то подевались. Синан уселся в карету, гонец захлопнул дверцу и опустился на сиденье рядом с возницей, который не произнес ни слова. Лошади двинулись, и карета, покачиваясь из стороны в сторону, понеслась по булыжной мостовой.

Пытаясь скрыть тревогу, Синан отодвинул занавеску и уста­вился в окно. Карета катилась по узким кривым улочкам, мимо домов с темными окнами. Он думал о людях, которые спят сейчас в своих роскошных особняках и жалких хижинах. Путь в сераль пролегал через несколько кварталов: еврейский, армянский, греческий и левантийский. Синан смотрел на христианские церкви, которым в Стамбуле запрещено было иметь колокола, на синагоги, стоявшие в глубине квадратных дворов, на мечети под свинцовыми крышами. К храмам, словно ища у них защиты и покровительства, во множестве лепились глинобитные и деревянные лачуги. Даже состоятельные люди строили себе здесь жилища из плохо обожженных кирпичей. В очередной раз Синан подивился тому, что столь прекрасный и богатый город застроен такими убогими домишками.

Наконец показался дворец. Карета остановилась в первом внутреннем дворе. К ней сразу бросились дворцовые скороходы, двигавшиеся с привычным проворством. Синан и гонец вошли в Средние ворота. Никто, кроме самого султана, не имел права въезжать в эти ворота верхом. В темноте виднелись мраморные фонтаны, испускавшие загадочное сияние, словно существа из иного мира. Дворец и все, что находилось вокруг, было хорошо знакомо Синану: ведь совсем недавно под его руководством были перестроены и расширены султанский гарем и дворцовая кухня. Внезапно он остановился, ощутив на себе взгляд, устремленный из сумрака. На него в упор смотрела пара глаз — больших, блестящих, влажных. То была газель. Вокруг виднелось множество других животных и птиц — павлинов, черепах, страусов, антилоп. Все они, по непонятным причинам, были сильно встревожены.

Холодный свежий воздух был пронизан ароматами мирта, чемерицы и розмарина. Минувшим вечером прошел дождь, и влажная трава поскрипывала под ногами. Старый зодчий и сопровождавший его гонец подошли к массивному каменному зданию цвета грозовых туч. Стражники, стоявшие у дверей, посторонились, пропуская их. Они миновали просторный вестибюль, освещенный сальными свечами, огоньки которых подрагивали на сквозняке. Прошли через две комнаты и остановились в третьей. Гонец куда-то исчез. Синан прищурился, оглядывая помещение, поразившее его своими раз­мерами. Все находившиеся здесь предметы: диваны, подушки,столики, кувшины — отбрасывали на стены причудливые тени, словно пытались скрыть какую-то тайну.

В дальнем углу комнаты на полу лежал наполовину развязавшийся мешок. Синан вздрогнул, увидев внутри труп. Вглядевшись в мертвое лицо, он понял, что перед ним мальчик-подросток, и глаза его увлажнились. Старый архитектор догадался, что здесь произошло. Ему и прежде доводилось слышать, будто бы подобная жестокость не редкость при султанском дворе, но до сих пор он отказывался верить молве. Ошеломленный, Синан прислонился к стене, чтобы не упасть. Когда он смог наконец молиться, губы его едва шевелились, а молитва то и дело прерывалась судорожными вдохами.

Не успел Синан произнести последние слова и вытереть лицо обеими руками, как за спиной у него раздался шорох. Синан уставился на гобелен, висевший на стене. Он был уверен, шум исходил именно оттуда. Охваченный зловещими предчувствиями, он подошел к гобелену, отдернул его в сторону — и тут же отпрянул, увидав знакомое лицо, искаженное гримасой ужаса.

— Джахан!

— Учитель!

— Что ты здесь делаешь?

Джахан мысленно возблагодарил свою счастливую звез­ду, пославшую сюда единственного человека на свете, который мог его спасти. Упав на колени, он поцеловал руку старого архитектора и прижался к ней лбом:

— Учитель, вы святой. Я давно об этом догадывался. А те­перь я в этом уверен. Если выйду отсюда живым, то всем рас­скажу, что вы святой.

— Ш-ш. Ни к чему говорить подобные глупости, да еще так громко. Как ты здесь оказался?

Но времени для объяснений уже не было. Из коридора донеслись шаги, гулким эхом отдававшиеся под высокими потолками. Джахан заметался, словно надеясь стать невидимым. В следующее мгновение в комнату вошел султан Мурад III, сопровождаемый свитой. Небольшого роста, ши­ро­ко­­плечий, плотный. Орлиный нос, длинная, почти белокурая борода, карие глаза пронзительно смотрят из-под изогнутых бровей. Несколько мгновений султан хранил молчание, видимо решая, какой тон следует избрать в данных обстоятельствах: мягкий, отеческий или же властный, устрашающий.

Самообладание быстро вернулось к Синану. Он склонил­ся в благоговейном поклоне и поцеловал край халата своего повелителя. Джахан, едва живой от страха, тоже поклонился и более не поднимал головы, не осмеливаясь взглянуть на того, кто считался тенью всемогущего Бога на земле. Присутствие султана почти парализовало его. Впрочем, султаном Мурад стал совсем недавно. Не далее как вчера его отец Селим, имевший весьма нелестное прозвище Пьяница, разбил голову, поскользнувшись на мраморных плитках хаммама, и скончался на месте. Поговаривали, что султан, несмотря на все свои зароки не прикасаться к вину, был вдрызг пьян. Вечером этого же дня Мурад был объявлен новым падишахом.По традиции ему вручили меч его славного предка Османа, и событие это сопровождалось барабанным боем, ревом труб, россыпями фейерверков, а также вознесением безудержных похвал новому правителю.

Где-то вдали, за стенами дворца, тяжело вздыхало море. Джахан, казалось, окаменел, и только капли пота, выступив­шие у него на лбу, доказывали, что он еще жив. Спина его по-прежнему была согнута в три погибели, словно воцарившееся в комнате молчание тяжким грузом давило бедняге наплечи. Губы Джахана едва не касались пола, и можно было подумать, что он собирается поцеловать ковер.

— Почему здесь мертвецы? — спросил султан, указывая взглядом на мешок. — Вы что, совсем лишились стыда?

— Простите нашу оплошность, о достославный повелитель, — торопливо ответил один из его приближенных. — Мы думали, вы захотите взглянуть на них. Мы незамедлительно отнесем покойных в ледник и позаботимся о том, чтобы им были оказаны все необходимые почести.

Султан промолчал. Потом повернулся к двум коленопреклоненным фигурам:

— Строитель, это один из твоих учеников?

— Да, всесветлый султан, — ответил Синан. — Это один из четырех моих учеников.

— Но я распорядился, чтобы ты прибыл во дворец один. Неужели гонец неверно передал мой приказ?

— Нет, он передал его совершенно правильно, — произнес Синан. — Это моя оплошность. Простите меня, о светлейший повелитель. Я слишком стар и нуждаюсь в помощи.

Султан вновь погрузился в молчание.

— Как его имя? — наконец спросил он.

— Джахан, мой многомилостивый повелитель. Возможно, вам доводилось его видеть. Он работает в придворном зверинце. Ухаживает за белым слоном.

— Погонщик слона и ученик архитектора? — усмехнулсясултан. — Как же, интересно, ему удалось совместить одно с другим?

— Он служил еще вашему славному деду, султану Сулейману, да упокоит Аллах его душу. Когда Джахан был юношей, я заметил, что у него есть способности к нашему делу, взял его под свое покровительство и передал толику своего мастерства.

Султан, не удостоив Джахана взглядом, пробормотал себе под нос:

— Мой дед был великим правителем.

— О, его величие сравнимо лишь с величием Пророка, имя которого он носил.

Дедом Мурада был не кто иной, как Сулейман Великолепный, великий законодатель, повелитель правоверных и защитник святых городов, человек, который правил страной сорок шесть лет, проводя куда больше времени в седле, чем на троне. Даже сейчас, когда останки этого правителя давным-давно сгнили в земле, имя его упоминалось лишь благоговейным шепотом.

— Да пребудет с его душой милость Аллаха, — изрек султан. — Я вспоминал о нем сегодня. «Что бы султан Сулейман сделал, окажись он в моем положении?» — спрашивал я себя. — Голос Мурада неожиданно дрогнул. — И я понял, что мой дед поступил бы точно так же. Увы, выбора небыло. — Джахан догадался, что речь идет об убитых мальчиках, и сердце его ушло в пятки. А новый властитель продолжал: — Мои братья сейчас находятся рядом с Создателем всего сущего.

— Да пребудут небеса их обителью, — поспешно подхватил Синан.

В воздухе вновь повисло молчание, которое нарушил Мурад:

— Строитель, насколько мне известно, мой достославный отец, султан Селим, приказал тебе возвести для него гробницу. Это так?

— Именно так, мой великий повелитель. Ваш отец хотел, чтобы его похоронили возле Айя-Софии.

— Что ж, тогда выполняй приказ. Приступай к работе безотлагательно. Я разрешаю тебе сделать гробницу такой, какой ты считаешь нужным.

— Благодарю вас, мой милостивый повелитель.

— Я желаю, чтобы мои братья покоились рядом с отцом. Возведи мавзолей столь величественный, чтобы даже столетия спустя люди приходили туда и молились об их невинных душах. — Султан помолчал и добавил, словно осененный внезапной мыслью: — Но не делай гробницу слишком грандиозной. Она не должна поражать колоссальными разме­рами.

Краешком глаза Джахан заметил, что щеки учителя покрыла бледность. Он уловил в воздухе странный запах, точнее, смесь запахов — вроде бы можжевельника и березовых прутьев, с острым привкусом жженого вяза. От кого исходил этот запах, от султана или от учителя, Джахан определить не мог. Он почти ничего не видел, ибо так низко согнулся в поклоне, что лоб его касался пола. Джахан слышал, как султан испустил вздох, словно намереваясь сказать что-то еще, однако больше ничего не сказал. Вместо этого Мурад подошел так близко к зодчему и его ученику, что тень султана закрыла свет свечи. Содрогаясь всем телом, Джахан ощутил на себе пронзительный взгляд повелителя. Сердце его едва не выскочило из груди. Неужели султан догадался, что, увлекаемый любопытством, погонщик слона совершил тягчайшее преступление, тайком проникнув во дворец? Бедняге показалось, что это томительное мгновение длилось вечность. Но вот султан повернулся и двинулся к выходу, а его визири и стражники потянулись вслед за ним.

Таким образом, в декабре 1574 года, в начале Рамадана, Синан, исправлявший должность главного придворного стро­и­теля, и его ученик Джахан, который предстал перед очами падишаха волей случая, получили приказ возвести поблизости от мечети Айя-София мавзолей, где предстояло покоиться усопшему султану и пятерым его сыновьям. Правитель, отдавший приказ, настаивал на том, что мавзолей должен быть достаточно роскошным и величественным, дабы никто не мог усомниться, что он чтит память отца и братьев. И в то же время гробнице не следовало быть чересчур уж великолепной, дабы никто не мог утверждать, что Мурад пытается искупить вину перед братьями, задушенными по его приказу.

Тогда трудно было предвидеть, что всего несколько лет спустя, сразу после смерти султана Мурада, в столь же тревожную ночь, когда животные в придворном зверинце опять придут в возбуждение и их тревожные крики станут вторить зловещим завываниям ветра, будут убиты его собствен­ные сыновья, девятнадцать мальчиков и юношей. Их задушат шелковыми шнурками, чтобы не пролить ни капли благородной крови, и, по странной прихоти судьбы, похоронят в мавзолее, возведенном архитектором Синаном и его учеником.

1Кахья — домоправительница. — Здесь и далее примеч. автора, кроме особо оговоренных случаев.

2Гаремлик — в Турции часть дома, где живут жены, дети и слуги правоверного мусульманина. — Примеч. перев.

До встречи с учителем

У пророка Иакова было двенадцать сыновей, у пророка Иисуса — двенадцать апостолов. В двенадцатой суре Корана рассказывается история пророка Юсуфа (христиане называ­ют его Иосифом), который был любимым сыном своего отца. Двенадцать караваев хлеба иудеи ставили на празднич­ный стол, двенадцать золотых львов охраняли трон царя Соломо­на. На этот трон вело шесть ступеней, но по ним можно было не только подниматься, но и спускаться. Шесть сту­пеней вверх, шесть ступеней вниз — в совокупности вновь получается двенадцать. На двенадцати основополагающих убежде­ниях строится индуизм. Шииты утверждают, что за пророкомМухаммедом следовали двенадцать имамов. Двенадцать звезд украшают венец Пресвятой Девы Марии. А мальчик по имени Джахан в возрасте двенадцати лет впервые увидел Стамбул.

Тощий, дочерна загорелый, непоседливый, как мелкая рыбешка, он был для своих лет явно маловат ростом. Словно пытаясь искупить сей недостаток, его темные волосы стоялина голове копной. Копна эта была так густа и непослушна, что казалась живым существом, не имеющим отношения к своему обладателю. Глядя на мальчика, люди в первую очередь обращали внимание на его шевелюру, а потом — на его оттопыренные уши, каждое размером с лопух. И все же мать мальчика утверждала: настанет пора, когда он будет пленять девушек своей лучезарной улыбкой и ямочкой на левой щеке. Против этой ямочки, похожей на отпечаток пальца стряпухи, который остался на лепешке, никто не сможет устоять, говорила мама Джахана, а он привык верить ее словам.

«Губы алые и свежие, как розовый бутон, волосы блестя­щие, как шелк, талия тонкая и гибкая, словно ивовый прут. Грациозна, как газель, но при этом вынослива, словно вол, а голос — ну чисто как у соловья. Этим сладким и нежным голосом, непригодным для пустой болтовни и брани, она станет петь колыбельные своим детям. И этот голос она ни разу не возвысит, разговаривая с мужем, которому будет неизменно покорна» — такую невесту обещала Джахану мать, пока была жива.

А потом она умерла. От черной меланхолии, как сказал деревенский лекарь. Но Джахан знал: бедняжка скончалась от побоев, которыми ее каждый день награждал грубый и жестокий муж, приходившийся мальчику одновременно и от­­чимом, и родным дядей. На похоронах отчим горько рыдал, словно не сознавая, что он сам и стал причиной смерти жены. С тех пор Джахан возненавидел этого человека лютой ненавистью. Поднимаясь на борт корабля, отплывающего в дальние края, он жалел только об одном: что покидает дом, так и не отомстив отчиму-дяде. Он твердо знал: проживи они с отчимом под одной крышей еще немного, и один из них непременно убьет другого. А если учесть, что Джахан был еще мальчишкой и отчим изрядно превосходил его в силе, то нетрудно догадаться, кому бы, скорее всего, пришлось покинуть этот мир. Пускаясь в бега, Джахан был твердо уверен, что обязательно вернется, когда настанет срок. Вернется и ото­мстит. А еще Джахан знал, что придет время и он встретит прекрасную девушку, которую полюбит всем сердцем. Их свадьба будет длиться сорок дней и сорок ночей, и все это время молодожены будет изнемогать от смеха и объедаться сладостями. А старшую дочь они назовут в честь его покойной матери. Таковы были мечты Джахана, которые он держал от всех в тайне.

По мере того как четырехмачтовая каракка приближалась к порту, птиц, круживших за кормой, становилось все больше. Кого здесь только не было: чайки, песочники, кроншнепы, воробьи, сойки и сороки. Некоторые птицы — самые отважные, а может, самые глупые — садились на мачты или летали над палубой, прямо над головами людей. Ветер приносил незнакомые запахи, странные, щекочущие ноздри.

После нескольких недель, проведенных в открытом море, Джахан наконец-то увидел берег. Когда вдали открылась панорама города, фантазия мальчика сыграла с ним удивительную шутку. Он глядел на берег во все глаза, но никак не мог понять, приближается Стамбул или же, наоборот, удаляется. Возможно, виной тому была туманная дымка, но суша казалась юному путешественнику продолжением моря. Город словно покачивался на волнах — ненадежный, призрачный, бесконечно изменчивый. Таким было первое впечатление Джахана от Стамбула. Тогда он и предположить не мог, что подобное впечатление столица великой империи будет производить на него и многие годы спустя.

Мальчик медленно прошелся по палубе. Поскольку матросы были заняты, никто не ворчал, что он путается под ногами. Джахан пробрался на нос корабля, чего никогда прежде ему сделать не удавалось. Ветер ударил ему в лицо, но он не обращал на это внимания. Мальчик смотрел вперед, пытаясь лучше разглядеть очертания города, расплывавшиеся в тумане. Но вот дымка рассеялась, как будто чья-то невидимая рука отдернула занавес. Теперь город, сверкающий под лучами солнца, был виден как на ладони. Стамбул раскинулся на холмах, на склонах которых тут и там зеленели кипарисовые рощи. Чутье сразу подсказало Джахану, что этот город таит в себе поразительные противоречия. Стамбул умел изменять самому себе и предавать тех, кто ему доверился. Он мог мгно­венно менять настроение, в совершенстве владел искусством быть одновременно и милостивым, и бессердечным. Этот город обладал способностью щедро дарить и тут же отбирать свои дары обратно. Одержимый неуемным стремлением расти и тянущийся к небесам, он изнемогал от желаний, которые никогда не исполнялись. И мальчик, маленький чужестранец, впервые приближавшийся к берегам Стамбула, уже ощущал его неодолимое очарование.

Джахан поспешно спустился в трюм. Там в клетке томил­ся слон, вялый и апатичный, вконец измотанный дальней дорогой.

— Чота, берег уже совсем близко! — воскликнул Джахан. — Скоро тебя отсюда выпустят!

Тут голос его слегка дрогнул, ибо он толком не представ­лял, что ожидает на новом месте его самого и его гигантского подопечного. Впрочем, это не имело особого значения. Какие бы неприятности ни встретили их обоих на суше, они наверняка не могли сравниться с тяготами изнурительного морского путешествия.

Чота, бессильно лежавший на соломе, никак не отреагировал на обращенные к нему слова. Глядя на неподвижного гиганта, мальчик даже испугался: а вдруг слон умер? Но потом увидел, что бока у того слегка вздымаются, и вздохнул с облегчением. Тем не менее слон был измучен донельзя: глаза его потухли, а кожа стала дряблой. Со вчерашнего дня бедняга ничего не ел и толком не спал. На нижней челюсти у него вздулась огромная опухоль, хобот распух. Пытаясь об­легчить страдания своего питомца, Джахан без конца поливал ему голову водой. Но поскольку иной воды, кроме морской, в его распоряжении не было, то кожа несчастного животного воспалилась от соли и покрылась пятнами.

— Когда мы окажемся во дворце, я с ног до головы вымою тебя чистой водой, — пообещал мальчик.

Джахан бережно приложил к опухоли куркуму. За недели, проведенные в море, слон страшно исхудал. Последние дни путешествия были для него особенно мучительными.

— Вот увидишь, как славно мы заживем, — утешал егомальчик. — Султан тебя полюбит, даже не сомневайся. И всеего наложницы тоже будут тебя баловать и приносить гос­тинцы. — Потом, решив, что следует предусмотреть все возможности, Джахан добавил: — А если вдруг они станут пло­хо к тебе относиться, мы убежим, только и всего. Не бойся, Чота, мы с тобой не пропадем!

Джахан мог бы еще долго разговаривать со своим питомцем, но тут на лестнице раздались торопливые шаги, и в трюм ворвался матрос.

— Живо иди к капитану! — скомандовал матрос. — Он хочет с тобой поговорить!

Несколько минут спустя мальчик уже стоял перед дверью капитанской каюты, из-за которой доносился сухой кашель, перемежавшийся сплевыванием. Джахан ужасно боял­ся этого человека, хотя и старался не показывать вида. Капитан Гарет был известен всем и вся под двумя прозвищами: Гяур (то есть Неверный) Гарет и Делибаш Рейс — Безумный Капитан (так его окрестили за неистовый нрав). Гарет мог вполне добродушно шутить и смеяться с кем-нибудь из матросов, а мгновение спустя выхватить из ножен саблю и изрубить бедолагу на куски. Джахан видел это собственными глазами.

Никто на свете не знал, по какой причине этот старый морской волк, уроженец приморского английского города, большего всего на свете любивший свиные отбивные с кровью и крепкий эль, предал свою страну и перешел на службу Османской империи. Эту тайну Гарет хранил в своем сердцеи собирался унести с собой в могилу. Благодаря редкому бес­страшию, капитан стал известен и почитаем в серале. Султан был потрясен, узнав, что в сражениях с английской флотилией ни один из оттоманских капитанов не мог сравниться с Гаретом в отваге и ярости. Тем не менее Сулейман не до­верял гяуру, хотя и обещал тому покровительство и защиту.Он знал: нельзя полагаться на верность человека, способноговонзить нож в чужую спину. Пес, некогда укусивший кормившую его руку, может сколько угодно выражать преданность своему нынешнему хозяину, однако рано или поздно настанет час, когда он вонзит зубы и в его плоть тоже.

Набравшись храбрости, Джахан вошел в каюту. Капитан сидел за столом. Сегодня он показался мальчику не таким грозным, как обычно. Его темная всклоченная борода была тщательно вымыта, расчесана, смазана маслом и приобрелаболее светлый, рыжевато-коричневый оттенок. Даже огромный шрам, который пересекал левую щеку капитана и тянул­ся от уха до рта, выглядел не таким зловещим. К тому же вчесть прибытия в Стамбул Гарет переоделся: темно-коричневую свободную рубаху сменила белая, ослепительно-чистая сорочка, а потертые кожаные штаны — шаровары из тонкой шерсти. На шее у него красовалось ожерелье из бирюзы — камня, предохраняющего от дурного глаза. Свеча, стоявшая на столе, почти догорела; рядом с ней лежала растрепанная книга, в которой капитан вел учет ценностям, награбленным во время плавания. Увидев мальчика, он поспешно закрыл книгу, хотя в этом не было ни малейшей нужды. Джахан не умел читать. Он не любил буквы, предпочитая им рисунки. А еще ему очень нравилось самому изображать различные фигуры и силуэты. Джахан рисовал всегда и везде, где только было можно, рисовал на любой поверхности — на земле, на песке, на телячьих и козлиных кожах. За время путешествия он создал множество портретов матросов и изображений корабля.

— Видишь, парень, я сдержал свое слово. Доставил тебя в Стамбул в целости и сохранности, — произнес капитан и яростно сплюнул, ловко попав в стоявшую поодаль плошку.

— Слон болен, — не глядя на капитана, сказал мальчик. — Вы не позволили мне выпускать его из клетки, вот он и заболел.

— Он поправится, как только окажется на суше, — снис­ходительно бросил капитан. — Да и в любом случае, тебе-то что за печаль? Разве это твой слон?

— Нет, этот слон принадлежит султану.

— Правильно, малец. И если ты сделаешь, как я скажу, мы все останемся в выигрыше.

Джахан уперся взглядом в пол. Ранее капитан уже упоминал о своих намерениях, но мальчик надеялся, что Гарет от них откажется. Как выяснилось, надеялся напрасно.

— Султанский дворец до отказа набит золотом и драгоценными камнями. Настоящий рай для воров, — изрек Гарет. — Когда ты туда попадешь, то без труда сумеешь стащить уйму всевозможных ценностей. Только не бери сразу слишком много. Если турки тебя поймают, мигом отрубят руки, можешь не сомневаться. Брать надо осторожно, понемногу.

— Да ведь там наверняка повсюду стражники...

Капитан вихрем налетел на мальчика:

— Ты что, отказываешься? Или, может, ты забыл, что случилось с тем несчастным погонщиком?

— Не забыл, — одними губами прошептал Джахан.

— Помни, тебя ожидал такой же конец! Да без моей ­помощи жалкому мальчишке вроде тебя нипочем бы не выжить.

— Я очень вам благодарен, — выдавил из себя мальчик.

— Так докажи свою благодарность не только словами, но и делом.

Капитан закашлялся, брызгая слюной, снова сплюнул и про­­шипел, притянув собеседника к себе:

— Если бы не я, ребята изрубили бы твоего слона на кус­ки и скормили акулам. А что касается тебя... они бы славно с тобой позабавились, все по очереди. А потом продали бы в бордель. Но я за вас заступился, за тебя и за эту скотину. Так что, малец, ты мой должник по гроб жизни. И ты сделаешь все, что я скажу. Назовешься погонщиком слона и проникнешь в сераль.

— Но там же сразу поймут, что я не умею обращаться со слонами, — попытался возразить Джахан.

— Никто ничего не поймет, если ты будешь вести себя по-умному, — усмехнулся капитан и схватил мальчика за плечо, обдав его кислым запахом виски. — А ты будешь вести себя по-умному. Потому что ты смышленый парень. Я подожду, пока ты там освоишься, оглядишься по сторонам. А послесам тебя отыщу. И ты сделаешь все, что я скажу. А если взду­маешь мне перечить, пеняй на себя! Богом клянусь, я выпотрошу тебя живьем! А может, и не стану о тебя руки марать. Просто расскажу, что ты самозванец. Знаешь, какая участь ждет того, кто дерзнул обмануть султана? Беднягу подвеши­вают на железном крюке, и он болтается так, пока не умрет. Дня два, не меньше, а то и целых три. Только вообрази себе, малец, эти веселые денечки. Да ты будешь умолять о смерти как о великой милости.

Тут Джахан, изловчившись, вырвался из железной хватки капитана, выскочил из каюты и стрелой помчался по палубе. Прыгая через ступеньки, он спустился в трюм и калачиком свернулся на полу рядом со слоном. Увы, его един­ственный друг был лишен дара речи и не мог сказать ему ни слова утешения и поддержки. Поглаживая Чоту по хоботу, Джахан разрыдался, как маленький. Впрочем, он и был еще совсем ребенком.

Наконец корабль бросил якорь у пристани, и началась разгрузка. Мальчик прислушивался к шуму, доносившемуся сверху. Высунуться из трюма он не решался, хотя умирал с голоду и отчаянно хотел вдохнуть свежего воздуха.

«Любопытно, куда подевались крысы? — думал Джахан. — Неужели они, как положено благовоспитанным пассажирам, сошли на берег, едва корабль оказался в гавани?» Он представил, как хвостатые грызуны гуськом спускаютсяпо трапу, а потом стремительно разбегаются по улицам и за­коулкам Стамбула.

Наконец терпение Джахана иссякло, и он поднялся на па­лубу. К великому его облегчению, она была пуста. Скольз­нув глазами по пристани, мальчик увидел, что капитан бе­седует с каким-то человеком в богатом одеянии и высоком тюрбане. Вне всякого сомнения, то было какое-то высокопоставленное лицо. Капитан заметил мальчика и сделал ему знак подойти. Джахан повиновался, сбежал по шаткому трапу и приблизился к ним.

— Капитан сказал, что ты погонщик слона, — изрек незнакомец.

На долю мгновения Джахан заколебался, но потом счел, что опровергать эту ложь не в его интересах.

— Да, эфенди, — кивнул он. — Я прибыл из Индии вмес­те со слоном.

— Вот как? — На лице чиновника отразилось подозрение. — Когда же ты научился говорить на нашем языке?

Джахан ожидал этого вопроса.

— При дворе шаха, эфенди. А еще на корабле. Мне очень помог капитан Гарет.

— Тем лучше, — бросил чиновник. — Мы заберем слона завтра утром. Прежде надо закончить разгрузку судна.

Неожиданно для самого себя Джахан упал на колени и взмолился:

— Прошу вас, эфенди, не надо медлить. Слон серьезно болен. Он умрет, если останется в трюме еще на одну ночь.

На этот раз на лице чиновника мелькнуло удивление.

— Вижу, ты действительно привязан к этому животному, — заметил он.

— О, Джахан — очень славный мальчик. Такой заботливый, — подхватил капитан и растянул губы в улыбке, плохо сочетавшейся с его ледяным взглядом.

Вывести слона из трюма поручили пятерым матросам. Бросая на животное взгляды, исполненные отвращения, и проклиная его на чем свет стоит, они обвязали слона веревками и принялись тянуть изо всех сил. Чота не шелохнулся.Мальчик наблюдал за багровыми от натуги матросами, и тревога его росла с каждым мгновением. Убедившись, что их усилия бесплодны, моряки решили поднять слона наверх вместе с клеткой. Для этого пришлось разобрать часть палубыи с четырех сторон привязать к прутьям клетки тросы, обмо­танные вокруг кольев из старого дуба. Когда все было готово, матросы взялись за колья и попытались сдвинуть клетку с места. Они пыхтели от напряжения, пот катился с них градом, а мускулы вздувались горой. Постепенно клетка начала подниматься, но вдруг замерла в воздухе. Люди, стоявшие на пристани, изумленно глазели на слона, которого было хорошо видно сквозь прутья клетки. Гигантское животное парило в воздухе, словно даббат аль-ард — диковинное создание, полузверь-полуптица, которое, как утверждают има­мы, явится на землю в день Страшного суда. Толпа становилась все более густой. Кто-то пришел на помощь матросам, и вскоре уже все люди, собравшиеся в порту, или смотрели на слона, или содействовали его выгрузке. Джахан в волнении носился туда-сюда. Он тоже хотел помочь, однако не знал как.

Но вот клетка с оглушительным грохотом опустилась на причал. Несчастный зверь ударился головой о потолок. Матросы, опасаясь, что слон их затопчет, не хотели выпус­кать его из клетки. Мальчику пришлось долго убеждать их, что Чота никому не причинит вреда.

Когда слона наконец вывели наружу, ему отказали ноги, и он рухнул на пристань, словно марионетка, лишившаяся кукловода. Донельзя измученный, слон отказывался двигаться. Веки его были опущены, словно он не желал видеть людей, суетившихся вокруг. А они толкали его, пинали, стегали и осыпали проклятиями, пытаясь заставить подняться. Наконец им удалось загнать слона на огромную подводу,запряженную дюжиной лошадей. Джахан как раз собирался присоединиться к своему питомцу, когда на плечо ему лег­ла чья-то тяжелая рука.

Это был капитан Гарет.

— Прощай, сынок, — сказал он так громко, чтобы его слышали все, кто стоял вокруг, и добавил шепотом: — Удачи, мой маленький мошенник. Помни, я жду бриллиантов и рубинов. А если вдруг не дождусь, придется отрезать тебе яйца.

— Я все сделаю, — пробормотал Джахан, но слова эти, едва они сорвались с его губ, унес ветер.

Хватка капитана ослабла, и мальчик запрыгнул на подводу.

Подвода двинулась по городским улицам. Люди, пораженные диковинным зрелищем, в страхе жались к стенам до­мов. Женщины прижимали к себе детей, нищие прятали чаш­ки для сбора милостыни, старики крепче сжимали свои палки, словно намереваясь защищаться. Христиане осеняли себя крестом, мусульмане читали суры, отгоняющие шайтана, евреи просили у Бога защиты. Европейцы провожали под­воду взглядами, в которых недоумение смешивалось с благоговением. Здоровенный казак побледнел, будто увидел призрак. Его испуг был таким наивным и откровенным, что Джахан невольно рассмеялся. Только дети ничуть не боялись белого гиганта, напротив, глаза их сияли от восторга и удивления.

Взгляд Джахана скользил по зарешеченным окнам домов — в некоторых виднелись женские лица, наполовину скрытые покрывалами, — по ярко раскрашенным птичьим домикам на стенах, по куполам и крышам, на которых горели последние отсветы закатного солнца, по деревьям — каш­танам, липам, айвам — их в этом городе было не перечесть. А еще здесь на каждом шагу встречалось множество чаек и кошек: как видно, тем и другим в Стамбуле была предоставлена полная свобода. Чайки, дерзкие и наглые, кругами носились над улицами, время от времени снижаясь, чтобы выхва­тить рыбу из корзины рыбака, стащить кусок жареной печени с подноса уличного торговца или пирог, который хозяйка оставила остужаться на подоконнике. Судя по всему, здесь это было в порядке вещей. Если кто-то и отгонял птиц, то делал это лениво, без всякого раздражения.

Провожатый, оказавшийся весьма словоохотливым, рассказал Джахану, что в городе очень много ворот, и даже сообщил их точное число — двадцать четыре. Еще он объяснил, что этот громадный город на самом деле состоит из трех, и называются они Стамбул, Галата и Скутари. Мальчик заметил, что люди здесь носят одежду разных цветов, но не мог понять, какому правилу они при этом следуют. Водоносы тащили изящные фарфоровые кувшины, уличные торговцы предлагали всякую всячину, от мускуса до сушеной макрели. Повсюду стояли крохотные деревянные домики, в которых торговали каким-то напитком в глиняных чашках.

— Шербет, — пояснил чиновник и облизнулся.

Мальчик понял, что речь идет о каком-то лакомстве, но понятия не имел, на что этот шербет похож.

Его попутчик меж тем продолжал свой рассказ:

— Вон тот парень — грузин, а этот — армянин. Тощий оборванец, что стоит на углу, — дервиш, а рядом с ним — драгоман, переводчик. Видишь того толстяка в зеленом халате? Это имам. Только служители Аллаха имеют право носить зеленый цвет, излюбленный Пророком. Там, за углом, будет пекарня, ее владелец — грек. Надо признать, что эти неверные умеют печь вкусный хлеб. Только не вздумай покупать его у них, они осеняют крестом каждую буханку. Стоит про­глотить хотя бы кусочек, и ты тоже станешь неверным. А вон в той лавке торгует еврей. Он продает цыплят, но сам не может убивать птиц и нанимает для этого работника. А этот