В тени королевы E-Book

Элизабет Фримантл

• Herausgeber: Инспирия
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Serie: Novel. Королевская трилогия Элизабет Фримантл
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2023

Seitenzahl: 655

Beschreibung

Долгожданное продолжение королевского цикла! Идеально для любителей романов Хилари Мантел и Филиппы Грегори. Понравится всем, кому по душе «Тюдоры», «Игра престолов», «Корона». «В тени королевы» — вторая книга цикла Элизабет Фримантл о выдающихся женщинах английской истории. Она повествует о жизни сестер Грей, о чьих судьбах до сих пор спорят многие исследователи. Но в одном мнении они сходятся: то, что скрыто в тени, может быть ярче солнца. Джейн Грей, старшая сестра, прозванная в народе «девятидневной королевой», взошла на престол в дни смуты. Почти сразу она была свергнута Марией Тюдор и казнена как изменница. После смерти Джейн ее младшие сестры, Кэтрин и Мэри, оказались в тяжелом положении. Их упорно подозревали в интригах и посягательствах на трон, следили за каждым их шагом. И пускай сестры жили в золотой клетке, ни строгие запреты, ни смертельная опасность не помешали Кэтрин тайно выйти замуж, а Мэри встретить того, кто по-настоящему ее полюбил.

Leseprobe

Элизабет Фримантл В тени королевы

Elizabeth Fremantle

SISTERS OF TREASON

Copyright © Elizabeth FremantleFirst published as SISTERS OF TREASON in 2014 by Michael Joseph Michael Joseph is part of the Penguin Random House group of companies

Фотография на переплете: © Malgorzata Maj / Arcangel.

В оформлении использованы иллюстрации:

© Zhukov Oleg, WinWin artlab, antoni halim, Gorbash Varvara / Shutterstock.com

Используется по лицензии от Shutterstock.com

© Холмогорова Н., перевод на русский язык, 2023

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет за собой уголовную, административную и гражданскую ответственность.

* * *

«Юные девушки, мечтающие о большой любви, семье, детях и тихой жизни вдали от королевского двора, вынуждены жить среди интриг, в постоянном страхе, джи и притворстве. Подкупающий исторической достоверностью роман Фримантл заставляет сердце сжиматься от сочувствия к печальным судьбам сестер казненной королевы Джейн Грей».

Александра Маринина, писательница

«Если вам кажется, что знатным английским дамам XVI века жилось легко и красиво, – вы заблуждаетесь».

Юлия Ионина, редактор Wday.ru 

Персонажи

Я перечисляю персонажей в алфавитном порядке, начиная с имени или прозвища, под которым они чаще всего упоминаются в романе. Также здесь добавлены интересные подробности о второстепенных героях, которым не нашлось места в книге.

Эми Робсарт — леди Дадли, жена Роберта Дадли. Умерла при подозрительных обстоятельствах, вызвавших скандал; некоторые считали, что ее убил муж, дабы жениться на королеве Елизавете. (1532–1560)

Энн Гришем — жена Томаса Гришема, основателя Королевской Биржи. Мэри Грей провела несколько лет под домашним арестом в доме Гришемов в лондонском районе Бишопсгейт, к большому неудовольствию Энн, которая недолюбливала Мэри и не желала брать на себя роль тюремщицы, ограничивающую ее собственную свободу. (Ок. 1520–1596)

Арундел — Генри Фитцэлен, граф Арундел; главный камергер королевского двора как при Марии Первой, так и при Елизавете Первой, дядя по свойству сестер Грей. Арундел был одним из претендентов на руку Елизаветы и одновременно ухаживал за леди Джейн Сеймур (в нашей книге Джуно), которая была намного его моложе; ни то, ни другое окружающие не принимали всерьез. (1512–1580)

Бош — Эдвард Сеймур, виконт Бошан; сын Кэтрин Грей и Эдварда Сеймура, графа Хертфорда, рожденный в лондонском Тауэре. (Старшие сыновья графов обычно получали один из меньших титулов отца; отсюда прозвище Бошан.) Согласно завещанию Генриха Восьмого, должен был стать наследником Елизаветы, однако королева поставила под сомнение его законнорожденность и предпочла наследника из линии Стюартов. Женился на своей кузине Гоноре Роджерс и имел шестерых детей, старший из которых, Уильям, попал в тюрьму за женитьбу на Арабелле Стюарт, правнучке Маргарет Тюдор. (1561–1612)

Боннер — Эдмунд Боннер; епископ Лондона при Марии Тюдор. При Елизавете был заключен в тюрьму Маршалси, где и умер. (Ок. 1500–1569)

Кардинал Поул — Реджинальд Поул, папский легат при Марии Тюдор, последний католический архиепископ Лондона. (1500–1558)

Сесил — Сэр Уильям Сесил, в дальнейшем первый барон Бергли; государственный секретарь при Елизавете и ее самый доверенный советник. Сесил создал при Елизавете чрезвычайно эффективную службу разведки, весьма усилившую и его личную власть. Некоторые полагают, что он поддерживал Кэтрин Грей в качестве наследницы Елизаветы, противопоставляя ее Марии Стюарт, слишком тесно связанной с французами; однако, когда Кэтрин заключили в тюрьму, Сесил от нее дистанцировался. В интересах Елизаветы Сесил неустанно боролся с Марией, королевой Шотландской. (1520–1598)

Дороти Стаффорд — фрейлина Елизаветы, подруга Мэри Грей. (1526–1604)

Герцогиня — Энн Сеймур (урожденная Стенхоуп), герцогиня Сомерсет. Родила десятерых детей, в том числе графа Хертфорда и леди Джейн Сеймур. Первым браком была замужем за герцогом Сомерсетом, лордом-протектором; вторым – за Фрэнсисом Ньюдигейтом, как полагают, дворецким ее мужа. Будучи женой лорда-протектора, претендовала на первенство над вдовствующей королевой Екатериной Парр, но ее притязания не были удовлетворены. (Ок. 1510–1587)

Дадли — Роберт Дадли, граф Лестер; муж (1) Эми Робсарт; (2) Леттис Ноллис; сын Джона Дадли, герцога Нортумберленда; брат Гилфорда Дадли и, таким образом, свояк сестер Грей. Был главным конюшим и фаворитом Елизаветы; его близкие отношения с королевой вызывали немало толков, особенно когда первая жена Дадли погибла при странных обстоятельствах. В 1578 году тайно обвенчался с Леттис Ноллис, попал в немилость, но был прощен, в отличие от жены – ее королева так и не простила. (Ок. 1532–1588)

Эдуард Шестой — король Эдуард Шестой, 28 января 1547–7 июля 1553; единственный сын Генриха Восьмого и Джейн Сеймур. Был коронован в девять лет. При его правлении Англия полностью приняла протестантскую веру. В своем «Акте о Престолонаследии» отдал сестрам Грей преимущество перед своими сводными сестрами. (1537–1553)

Елизавета Первая — королева Елизавета Первая, 17 ноября 1558–24 марта 1603; младшая дочь Генриха Восьмого и Анны Болейн. Была незаконнорожденной, однако ее признал отец и восстановил в правах престолонаследия. Под различными предлогами избегала брака, использовав незамужнее положение к своей выгоде, и за это получила прозвище Королева-Девственница. (1533–1603)

Филипп Испанский — Филипп (или Фелипе) Второй из дома Габсбургов; сын императора Священной Римской Империи Карла Пятого и Изабеллы Португальской; муж (1) Марии Мануэлы Португальской; (2) Марии Первой (и, таким образом, фактический король Англии); (3) Елизаветы Валуа; (4) Анны Австрийской. В правление Филиппа Испания достигла вершины своего могущества, приросла множеством новых территорий в далеких землях – о ней сказано «империя, над которой никогда не заходит солнце». Однако в 1588 году его великая Армада потерпела поражение от английского флота у берегов Англии, и это стало одной из самых прославленных побед Елизаветы. (1527–1598)

Фериа — Гомес Суарес де Фигероа-и-Кордова, граф (позднее герцог) Фериа; муж Джейн Дормер; недолгое время пробыл посланником Филиппа Второго при дворе Елизаветы. Пытался устроить брак между Кэтрин Грей и сыном Филиппа, чтобы укрепить испанские позиции в Англии. (Ок. 1520–1571)

Фокс — Джон Фокс, английский автор «Деяний и свидетельств», книги, более известной под названием «Книга мучеников Фокса» – чрезвычайно влиятельного памятника антикатолической полемики. Правление Марии Тюдор провел в эмиграции в Женеве. (Ок. 1516–1587)

Фридесвида Стерли — или Стрелли; фрейлина Марии Тюдор. (Ум. 1565)

Фрэнсис Грей — герцогиня Саффолк (урожденная Брэндон); жена (1) Генри Грея; (2) Адриана Стокса, предположительно, ее конюшего; мать Джейн, Кэтрин и Мэри Грей; двоюродная сестра Марии и Елизаветы Тюдор. Считается жестокой матерью, прежде всего благодаря единственному дошедшему до нас свидетельству Джейн Грей о том, что ее пороли в детстве. На мой взгляд, такая оценка несправедлива. (1517–1559)

Фрэнсис Мотэс — придворная дама Елизаветы, предмет ухаживаний Хертфорда в период, когда Сесил предостерегал его держаться подальше от Кэтрин Грей. (Даты жизни неизвестны)

Георг Теерлинк — родился в Бельгии (дата рождения неизвестна), младший сын в состоятельной бланкенбургской семье, прибыл в Англию около 1545 года вместе со своей женой Левиной. Благодаря Уильяму Парру (графу Эссексу) поступил на службу при дворе и стал членом королевской стражи – должность, которую он исполнял до самой смерти. В 1566 году получил английское гражданство. (Ум. ок. 1578)

Гилфорд Дадли — муж Джейн Грей; сын Джона Дадли, герцога Нортумберленда; младший брат Роберта Дадли, графа Лестера. Его брак с Джейн был организован, когда стало очевидно, что Эдуард Шестой умирает. Нортумберленд стремился связать свою семью с Греями, которых король объявил следующими в линии престолонаследия. Был казнен за измену в тот же день, что и его жена. (1535–1554)

Гарри Герберт — лорд Генри Герберт. Сын графа Пемброка и Энн Парр (сестры Екатерины Парр), первым браком в четырнадцать лет был женат на Кэтрин Грей; это была часть схемы Нортумберленда по обретению власти. Отец Герберта, граф Пемброк, при любых переменах старался держаться поближе к трону. Когда стало ясно, что Мария Тюдор низложит Джейн Грей, Пемброк перебежал на ее сторону, и брак был поспешно аннулирован. Несколько лет спустя, в 1561 году, беременная Кэтрин в отчаянии, думая, что ее тайный муж Хертфорд сбежал, обратилась к Герберту в надежде восстановить отношения. Поначалу он отвечал на авансы девушки, но затем, узнав правду о том, что в одном из писем к ней назвал «ее распутством», пригрозил публично опозорить. Свою угрозу он не осуществил, возможно, потому что подобное обвинение нанесло бы урон и его гордости. Сохранилась переписка между ними, свидетельствующая об этой истории; однако, к сожалению, в романе для нее места не нашлось. Был женат вторым браком на леди Кэтрин Тэлбот и третьим на Мэри Сидни. (Род. после 1538–1601)

Генри Грей — герцог Саффолк; муж Фрэнсис Грей; отец Джейн, Кэтрин и Мэри Грей. Был казнен за измену по приказу королевы Марии вследствие своего участия в заговоре Уайетта в 1554 году. (1517–1554)

Хертфорд — Эдвард Сеймур, граф Хертфорд; сын герцога Сомерсета, лорда-протектора, и Энн Стенхоуп. Тайно обвенчался с Кэтрин Грей и был заключен в лондонский Тауэр, где и появились на свет двое его сыновей: Эдвард, лорд Бошан, и Томас Сеймур. Более чем через четырнадцать лет после смерти Кэтрин, в 1582 году, женился во второй раз, снова тайно, на некоей Фрэнсис Говард, за что его снова арестовали. После смерти жены в 1598 году опять тайно женился, по странному совпадению, на женщине, которую тоже звали Фрэнсис Говард. (1539–1621)

Джейн Дормер — графиня (позднее герцогиня) Фериа, жена Гомеса Суареса де Фигероа-и-Кордова, графа Фериа. Была убежденной католичкой, лично близкой к Марии Тюдор. (1538–1612)

Джейн Грей — леди Джейн Грей; королева Джейн, 6–19 июля 1553 года; старшая дочь Фрэнсис и Генри Грей, герцога и герцогини Саффолк; жена Гилфорда Дадли; старшая сестра Кэтрин и Мэри Грей. В Джейн видели возможную невесту для ее кузена короля Эдуарда Шестого, однако, когда стало очевидно, что он умирает, ее поспешно выдали замуж за сына Нортумберленда – часть схемы, призванной помочь Нортумберленду получить власть, поскольку юный король назвал Джейн наследницей престола. Она была коронована, но всего девять дней спустя смещена своей кузиной Марией Тюдор и казнена после мятежа Уайетта, 12 февраля 1554 года. Хотя между смертью Эдуарда Шестого и смещением Джейн Грей прошло тринадцать дней, в народе она запомнилась как Девятидневная Королева. (1536/7–1554)

Джуно — леди Джейн Сеймур. Прозвище «Джуно» придумано мною в художественных целях, чтобы избежать путаницы с Джейн Грей и Джейн Дормер. Являлась сестрой графа Хертфорда, дочерью герцога Сомерсета и Энн Стенхоуп. Леди Джейн была ближайшей подругой Кэтрин Грей и свидетельницей ее свадьбы, однако безвременно скончалась и не смогла подтвердить, что свадьба имела место. Джейн писала книги; самое известное сочинение – «103 латинских двустишия на надгробии Маргариты Валуа», написанное в соавторстве с сестрами Маргарет и Энн. (Ок. 1541–1561)

Кэт Астли — Кэтрин Астли, или Ашли (урожденная Чемперноун), была воспитательницей Елизаветы и заменила ей мать. В 1549 году едва не рассталась с жизнью за попытку организовать брак своей юной воспитанницы с Томасом Сеймуром. (Ок. 1502–1565)

Кэтрин Грей — леди Кэтрин Грей; вторая дочь Фрэнсис и Генри Грей, герцога и герцогини Саффолк; жена (1) лорда Генри Герберта – брак аннулирован; (2) Эдварда Сеймура, графа Хертфорда; сестра Джейн и Мэри Грей; мать Эдварда, лорда Бошана, и Томаса Сеймура. Кэтрин не было еще и тринадцати, когда она вступила в брак в первый раз (одновременно со своей сестрой Джейн), и, хотя она жила с семьей своего нового мужа, брак не был консумирован, вследствие чего ее свекор граф Пемброк, перебежав на сторону королевы Марии, с легкостью добился аннулирования брака. В возрасте двадцати лет была заключена в Тауэр по приказу Елизаветы за тайный брак с Хертфордом, где родила двоих сыновей. Кэтрин держала много домашних питомцев и очень их любила: в документах имеются упоминания о том, что ее собаки, обезьянки и птицы портили мебель в Тауэре. Позднее, под домашним арестом, Кэтрин начала отказываться от еды, заболела и умерла, проведя в заточении почти восемь лет. Есть предположение, что она намеренно уморила себя голодом – его я и принимаю в романе. Так или иначе из сообщений о ее последних часах ясно, что она совершенно утратила волю к жизни. (1540–1568)

Киз — Томас Киз, начальник дворцовой стражи при дворе Елизаветы, затем комендант Сэндгейт-Касла. Женился на Мэри Грей без дозволения королевы и за это был заключен в одиночную камеру во Флитской тюрьме, что подорвало его здоровье. Известно, что он был самым высоким человеком при дворе Елизаветы: по сообщениям современников, его рост составлял от шести футов до шести футов восьми дюймов. Сесил говорил о его тайном браке: «Начальник стражи, самый рослый человек при дворе, тайно женился на леди Мэри Грей, нашей самой низкорослой даме». (Ок. 1524–1571)

Леди Ноллис — жена сэра Фрэнсиса Ноллиса (урожденная Кэтрин Кэри); официально дочь Мэри Болейн и Уильяма Кэри, однако ходили слухи, что она дочь Генриха Восьмого, так как приблизительно во время ее зачатия Мэри Болейн была его любовницей. Если это правда, значит, она приходилась сводной сестрой Елизавете. Мать четырнадцати детей, в том числе Леттис Ноллис, леди Ноллис служила у Елизаветы фрейлиной и являлась одной из ее самых близких и преданных спутниц. (Ок. 1524–1569)

Латимер — Хью Латимер, капеллан Эдуарда Шестого. После 1550 года служил капелланом у Кэтрин Брэндон, сводной бабушки сестер Грей. В правление Марии Тюдор был сожжен на костре за ересь. Во время казни произнес: «Мы зажжем в Англии свечу, которая, милостью Божьей, не погаснет». (Ок. 1487–1555)

Леттис Ноллис — графиня Эссекс, графиня Лестер; жена (1) Уолтера Деверо, графа Эссекса; (2) Роберта Дадли, графа Лестера; (3) сэра Кристофера Блаунта. Одна из четырнадцати детей леди Ноллис, мать Пенелопы, Дороти, Роберта Деверо, второго графа Эссекса, и Уолтера. Была отставлена от двора за тайный брак с Дадли, фаворитом Елизаветы, так и не получила прощения. (1543–1634)

Левина Теерлинк — дочь известного фламандского иллюминатора Симона Бенинга, жена Георга Теерлинка и мать Маркуса Теерлинка. Была старшей из пяти дочерей, ремеслу художника ее учил отец в своей мастерской в Брюгге. В 1548 году присоединилась к английскому двору, возможно, по приглашению Екатерины Парр, и служила в качестве придворной художницы при Генрихе Восьмом, Эдуарде Шестом, Марии Тюдор и Елизавете, а также в качестве придворной дамы при обеих королевах. Ее заработок за 1546 год составил 40 фунтов (больше, чем у Гольбейна). Из ее работ сохранились немногие; однако известны два принадлежащих ей портрета Кэтрин Грей, одной (находится в коллекции Музея Виктории и Альберта) и с маленьким лордом Бошаном, а также еще один портрет, возможно, изображающий Джейн Грей. Известно, что она несколько раз писала Елизавету. В 1566 году получила английское гражданство. (Ок. 1520–1576)

Лиззи Мэнсфилд — придворная дама Елизаветы. (Даты жизни неизвестны)

Магдален Дакр — придворная дама Марии Тюдор. Высокая красивая блондинка, привлекала нежелательное внимание мужа королевы Филиппа Второго. (1538–1608)

Маркус Теерлинк — единственный ребенок Левины и Георга Теерлинков. (Даты жизни неизвестны)

Кузина Маргарет — Маргарет Клиффорд, леди Стрендж, была племянницей Фрэнсис Грей и двоюродной сестрой сестер Грей. Маргарет открыто заявляла, что ее кузины вследствие измены их отца утратили права на престол, и истинной наследницей Марии Тюдор теперь является она. (1540–1596)

Мария Первая — королева Англии, 19 июля 1553 года – 17 ноября 1558 года; старшая дочь Генриха Восьмого от Екатерины Арагонской; жена Филиппа Второго Испанского. Была объявлена отцом незаконной, но впоследствии восстановлена в правах наследования. При ее правлении Англия вернулась к католицизму; это было достигнуто жестокими методами, за которые королева получила прозвище Марии Кровавой. Она отчаянно желала произвести на свет наследника-католика, однако пережила лишь череду фантомных беременностей, принесших ей тяжелейшее разочарование. (1516–1558)

Мэри Грей — леди Мэри Грей, младшая дочь Фрэнсис и Генри Грей, герцога и герцогини Саффолк, сестра Джейн и Кэтрин Грей. Без королевского дозволения выйдя замуж за Томаса Киза, в 1565 году по приказу королевы была осуждена на домашний арест. Освобождена в 1572 году после смерти мужа. Современник описывает ее как «маленькую, горбатую и весьма безобразную»; однако Мэри не прятали от общества – она получила одинаковое с сестрами образование, и, по некоторым отзывам, считалась столь же даровитой и развитой, как Джейн. (1545–1578)

Мария Шотландская — Мария Стюарт, королева Шотландская, королева Франции; жена (1) Франциска Второго Французского; (2) лорда Дарнли; (3) графа Босуэлла; мать Иакова Шестого Шотландского и Первого Английского. Будучи католичкой, Мария Стюарт считала, что имеет больше прав на английский престол, чем Елизавета, рожденная в браке, не признанном католической церковью. Выросшая при французском дворе, в восемнадцать лет, после смерти своего мужа Франциска, Мария вернулась в Шотландию. Елизавета надеялась подчинить ее себе и ради этого даже предложила ей в мужья своего фаворита Роберта Дадли, однако Мария поспешно вышла замуж за собственного кузена Дарнли, вскоре погибшего насильственной смертью при подозрительных обстоятельствах. Выйдя замуж за непопулярного Босуэлла, которого подозревали в убийстве Дарнли, Мария была принуждена отречься от престола и бежать из Шотландии. В Англии она надеялась на милость Елизаветы, однако ее арестовали. После девятнадцати лет, проведенных в заключении, Марию казнили за измену. (1542–1587)

Мистер Глинн — верный слуга леди Джейн Сеймур и Хертфорда. (Годы жизни неизвестны)

Мистрис Пойнтц — начальница над младшими фрейлинами при Марии Тюдор. (Годы жизни неизвестны)

Мистрис Сент-Лоу — также Сент-Ло или Сентлоу. Служила при дворе Елизаветы, была арестована и подверглась допросам из-за брака Кэтрин Грей, которая доверила ей свою тайну. Иногда ее путают с Бесс Хардвик, третьим мужем которой был Уильям Сент-Лоу. Однако, скорее всего, это другая женщина, ее родственница. (Даты жизни неизвестны)

Николас Хиллиард — прославленный миниатюрист, работавший при дворах Елизаветы и Иакова. Возможно, учился у Левины Теерлинк, а затем во Франции у Клуэ. Автор трактата об искусстве миниатюры (опубликован 1589–1600), в котором утверждал, что это искусство не для женщин. Многие из его прекрасных работ дошли до наших дней. (Ок. 1547–1619)

Нортумберленд — Джон Дадли, герцог Нортумберленд; отец фаворита Елизаветы Роберта Дадли, графа Лестера, и мужа Джейн Грей Гилфорда Дадли. При Эдуарде Шестом был лордом-председателем Совета; считалось, что именно он настоял на том, чтобы Эдуард объявил своей наследницей Джейн Грей – и это вполне вероятно, если вспомнить о поспешно организованном браке Джейн с его сыном. Немедленно после восшествия на престол Марии Тюдор был казнен по обвинению в государственной измене. (1504–1553)

Пегги Уиллоуби — Маргарет Уиллоуби, жена Мэтью Арундела; в детстве находилась под опекой Фрэнсис Грей, всю жизнь оставалась подругой Мэри Грей. (1544–после 1578)

Пемброк — Уильям Герберт, граф Пемброк; отец Гарри Герберта. Придворный и воин, за безумные выходки на поле боя получил прозвище Дикий Уилл. Женат на Энн Парр; таким образом, приходился свояком королеве Екатерине Парр. Принимал активное участие в интриге, призванной возвести на престол Джейн Грей, однако сумел отмежеваться от Нортумберленда (отчасти быстро аннулировав брак своего сына с Кэтрин Грей, игравший важную роль в выстроенной Нортумберлендом схеме) и вернуть себе милость Марии Тюдор. Пемброк может выглядеть человеком жестоким и бесчестным, однако его пес был настолько ему предан, что после смерти Пемброка лег под его гроб и там умер. (1501–1570)

Симон Ренар — испанский посол при дворе Марии Тюдор до ее замужества. (1513–1573)

Сэр Эдвард Уорнер — комендант Тауэра во время заключения там Кэтрин Грей и Хертфорда; потерял свой пост и сам был заключен в тюрьму, когда обнаружилось, что под его надзором Кэтрин зачала второго ребенка. (1511–1565)

Сэр Джон Бриджес — комендант Тауэра во время заключения там Джейн Грей. (Ок. 1491–1557)

Сэр Оуэн Хоптон — комендант Тауэра с 1570 года. Кэтрин Грей умерла во время пребывания под домашним арестом в доме Хоптона в Кокфилд-Холле. Он присутствовал при ее кончине. (Ок. 1519–1595)

Стокс — Адриан Стокс, второй муж Фрэнсис Грей и, следовательно, отчим Кэтрин и Мэри Грей; их брак вызвал неодобрение в свете, поскольку Стокс был ниже Фрэнсис Грей по положению (считается, что он являлся ее конюшим), и часто изображается неверно, исходя из мысли, что Стокс был намного моложе Фрэнсис, хотя в действительности он был младше ее всего на два года. Позже он женился на Энн Трокмортон. (1519–1585)

Сьюзен Кларенсьё — любимая фрейлина Марии Тюдор. (До 1510–1564)

Том — лорд Томас Сеймур; младший сын Кэтрин Грей и Эдварда Сеймура, графа Хертфорда. Родился в лондонском Тауэре. Согласно завещанию Генриха Восьмого должен был считаться наследником Елизаветы (вторым после своего старшего брата), однако королева подвергла сомнению его законнорожденность и предпочла линию Стюартов. (1563–1600)

Дядя Джон — сэр Джон Грей, брат Генри Грея, герцога Саффолка, и дядя сестер Грей. Вместе со своей женой Мэри охранял Кэтрин Грей, когда она находилась под домашним арестом в Пирго. Был приговорен к смерти за участие в мятеже Уайетта против Марии Тюдор, однако сохранил себе жизнь в обмен на земли и титулы. Его реабилитировали при Елизавете, пожаловавшей ему королевский дворец в Пирго. Снова попал под подозрение после публикации трактата Колченого Хейлза – памфлета, в котором утверждались права на престол Кэтрин Грей и ее потомства; однако заболел и умер прежде окончания дела. (Ок. 1523–1564)

Пролог Левина Лондонский Тауэр, февраль 1554 года

Фрэнсис дрожит. Левина поддерживает ее, крепко взяв под руку. Пронизывающий ветер свистит в обнаженных ветвях, треплет подолы юбок, пытается сорвать с женщин чепцы, так что завязки врезаются в горло. Зимнее небо в серых пятнах, словно внутренняя сторона устричной раковины; и на этом безрадостном фоне – темные очертания Белой Башни. Кучка людей у эшафота жмется друг к другу, трет замерзшие руки, притоптывает ногами, чтобы согреться. Мимо проходят двое мужчин с тачкой, но Левина на них не смотрит: взгляд ее устремлен вверх, к окну в башне, где, кажется, мелькнул чей-то силуэт.

– О господи! – шепчет Фрэнсис, прижав руку ко рту. – Гилфорд!

Левина смотрит на нее и мгновенно понимает. Окровавленное тряпье в тачке – тело Гилфорда Дадли.

Фрэнсис дышит часто, поверхностно, лицо у нее даже не бледное – зеленое. Левина берет ее за узкие, словно у девочки, плечи, поворачивает лицом к себе, твердо смотрит в глаза.

– Дыши глубже, Фрэнсис, дыши глубже! – приказывает она, и сама делает несколько глубоких медленных вздохов, надеясь, что Фрэнсис инстинктивно начнет повторять за ней. Невозможно представить, каково ей сейчас. Что чувствует мать, когда ждет казни своей семнадцатилетней дочери – и ничего не может сделать?

– Не понимаю, почему Мария… – Она останавливается, поправляет себя: – Почему королева не разрешила нам с ней увидеться… попрощаться?

– Страх сделал ее безжалостной, – говорит Левина. – Повсюду ей чудятся заговоры – даже между матерью и приговоренной дочерью.

Она наклоняется к борзому псу по кличке Герой, гладит по спине с выступающими позвонками, а Герой тыкается носом ей в юбку, словно старается подбодрить.

Левина вспоминает, как совсем недавно – еще и года не прошло – писала портрет Джейн Грей в венце и горностаевой мантии. Тогда ее заворожил твердый взгляд этой совсем юной девушки; широко расставленные темные глаза с каштановыми проблесками, тонкая шея, маленькие руки – во всех чертах и хрупкость, и сила. Впрочем, «писала» – громко сказано: едва успела приколоть к доске бумагу для эскиза и начала втирать угольную пыль, когда в Лондон явилась со своими войсками Мария Тюдор, чтобы отнять трон у юной кузины, которая сегодня умрет на эшафоте. Фрэнсис сама помогла Левине разбить доску с начатым портретом и бросить в огонь. В наши дни колесо Фортуны в Англии вращается быстро.

Оглянувшись через плечо, Левина видит, что к толпе присоединились несколько католических священников: среди них сразу заметен лондонский епископ Боннер, пухлый и гладкий, похожий на младенца-переростка. Левина живет в его приходе, так что хорошо его знает: он известен своей жестокостью. На круглой физиономии довольная улыбка: радуется, что юной девушке отрубят голову? Видит в том свою победу? Как хотела бы Левина стереть эту ухмылку пощечиной! Она почти видит красный след на щеке, почти чувствует, как чешется ладонь после удара.

– Боннер, – шепчет она Фрэнсис. – Не оборачивайся. Если встретится с тобой взглядом – чего доброго, подойдет поздороваться.

Фрэнсис, тяжело сглотнув, кивает. Левина отводит ее прочь, подальше от католиков, чтобы не пришлось столкнуться с ними лицом к лицу.

Немногие пришли проводить в последний путь девушку, что всего несколько дней пробыла их королевой. Говорят, на казнь Анны Болейн – той, с кого и пошла мода обезглавливать королев, собрались сотни зрителей, свистели и улюлюкали. Сегодняшняя казнь никого не радует: разве что Боннера и его приспешников, но и им хватает ума не торжествовать вслух. Левина думает о королеве во дворце, представляет, как бы ее написала. Сейчас она, должно быть, со своими фрейлинами; скорее всего, они молятся. Однако Левина представляет Марию Тюдор одну, в огромном пустом приемном зале. Женщине только что доложили, что одна из любимых юных кузин убита по ее приказу. С каким выражением она встречает эту весть? Что у нее на лице? Тщательно подавляемое торжество, как у Боннера? Нет. Страх? Тоже нет: хотя она, несомненно, боится – всего несколько дней назад войска мятежников едва не сбросили ее с престола, чтобы усадить туда ее сестру Елизавету. Нет, исхудалое лицо королевы бело, как чистый лист пергамента, и так же лишено всякого выражения, и в мертвых глазах читается: эта казнь не последняя.

– Ее отец, – бормочет Фрэнсис. – Не могу не думать, что все из-за него… Его безумное тщеславие! – Эти слова она выплевывает, словно они горчат на вкус.

Левина снова бросает взгляд на высокое окно в башне. Может быть, человек, которого она там заметила, – муж Фрэнсис и отец Джейн, Генри Грей, также ждущий казни за измену?

Мужчины с тачкой останавливаются невдалеке от них, возле невысокого строения. Переминаются с ноги на ногу, о чем-то переговариваются. Кажется, им просто скучно. Как будто и нет обезображенного тела юноши у них за спиной.

– Все как карточный домик, Ви́на. Как карточный домик.

– Фрэнсис, не надо! – просит Левина, обнимая подругу за плечи. – Ты сведешь себя с ума.

– А королева? Где ее милосердие? Ведь мы с ней близкая родня. Elle est ma première cousine; on était presque élevée ensemble[1].

Левина обнимает женщину крепче и молчит. Фрэнсис часто забывает, что Левина почти не понимает по-французски. Она никогда не спрашивала, почему Фрэнсис, англичанка до мозга костей, предпочитает французский язык, при дворе давно вышедший из моды. Возможно, дело в ее матери – Марии Тюдор, вдове французского короля.

К ним приближается какой-то человек: ветер развевает на нем плащ, словно крылья летучей мыши. Остановившись перед двумя женщинами, он отвешивает вежливый поклон, снимает шляпу и мнет ее в руках.

– Миледи, – представляется он, щелкнув каблуками, – сэр Джон Бриджес, комендант Тауэра. – В нем чувствуется суровость – именно таким, думает Левина, должен быть тюремный страж; но на следующих словах он оставляет формальный тон. – Миледи, соболезную вам всем сердцем. Мы с женой… – Голос у него дрожит, он сбивается. – За прошедшие месяцы мы оба привязались к вашей дочери. Она замечательная девушка.

Фрэнсис хватает воздух ртом, словно тонет, и не может вымолвить ни слова – просто сжимает его руку и кивает.

– Ее сейчас выведут. – Комендант понижает голос до полушепота. – У нас будет несколько минут; я помогу вам с ней проститься. Она не захотела встретиться со своим мужем перед… – «Перед казнью», хотел сказать он, но вовремя остановился. – Однако попросила о том, чтобы увидеть вас.

– Отведите меня к ней! – Фрэнсис наконец удается заговорить.

– Здесь нужна крайняя осторожность. Вам нельзя привлекать к себе внимание. – Несомненно, он имеет в виду Боннера и его католических ищеек. – Сейчас я уйду. Через некоторое время идите за мной следом. Войдите через заднюю дверь вон в то здание. – Он машет рукой в сторону неприметной пристройки к Колокольной Башне. – Мы будем ждать вас там.

Он разворачивается и уходит. Выждав с минуту, женщины отправляются в ту же сторону, как будто просто хотят укрыться от ветра. Входят, пригнувшись, в низенькую заднюю дверь и оказываются в темноте. Не сразу глаза привыкают к мраку, но вот Левина различает впереди еще одну дверь. Может быть, им туда? Как видно, ей придется взять инициативу на себя: Фрэнсис сейчас вряд ли на что-то способна. Она уже делает шаг к двери, однако та со скрипом отворяется, и из-за нее выглядывает Бриджес. Не увидев никого, кроме двух женщин, распахивает дверь – и вот перед ними Джейн, в черном с ног до головы, с парой книг в маленьких белых руках.

– Maman![2] – говорит она с улыбкой, так, словно сегодня самый обычный день.

– Cherie! – восклицает Фрэнсис, и мать и дочь бросаются друг другу в объятия. – Ma petite cherie![3] – шепчет Фрэнсис снова и снова; французский язык придает этой сцене оттенок драматического спектакля. Левину поражает, что из двоих более взрослой выглядит Джейн: она спокойна и собранна, идеально владеет собой.

Из деликатности Левина отступает на шаг и отводит взгляд – хотя мать и дочь едва ли помнят о ее присутствии.

– Мне так жаль, cherie… так жаль!

– Знаю, mаmаn. – Джейн осторожно освобождается из ее объятий, поправляет платье. – Ne vous inquietez pas[4]. Бог избрал меня для этого. Я ухожу к Нему по своей воле, как исповедница новой веры.

Где хрупкая девушка, которую писала Левина несколько месяцев назад? Хладнокровная, бесстрашная женщина стоит перед ними. Левину вдруг тяжело поражает мысль, что из Джейн Грей вышла бы королева куда лучше, мудрее, чем из Марии Тюдор. Если бы люди увидели ее сейчас – кому пришло бы в голову собирать войска, чтобы свергать Джейн с престола и сажать на трон ее кузину-католичку?

– Мне бы хоть толику твоего мужества! – шепчет Фрэнсис.

– Пора, maman, – говорит Джейн, оглянувшись на Бриджеса, и тот угрюмо кивает. Джейн передает Фрэнсис одну из своих книг и шепчет: – Внутри письма, для вас и для Кэтрин. Ей я написала прямо на форзаце книги; письмо она непременно потеряет – сестренка не из тех, кто бережет вещи!

Она смеется; этот звонкий смех рождает и у Фрэнсис что-то похожее на улыбку. В этот миг Левина замечает, как похожи мать и дочь, и невольно улыбается сама. Но смех тут же стихает.

– Maman, берегите Кэтрин! У нее впереди много испытаний: не знаю, достанет ли ей мужества.

Верно. До сих пор Левина об этом не задумывалась, но пророчество Джейн поражает ее своей кошмарной неизбежностью. Немало реформатов мечтают сместить королеву Марию и посадить на трон правителя одной с ними веры – и после казни Джейн важнейшей фигурой для заговорщиков неминуемо станет ее младшая сестра. Значит, теперь под ударом окажется она. А потом и малышка Мэри… Как костяшки в домино: падает одна – валятся и следующие.

– А Мэри? Что ей передать от тебя? – спрашивает Фрэнсис, тоже вспомнив о своей младшей дочери.

– Мэри умна, мои советы ей не требуются.

В последний раз помахав им тонкой рукой, Джейн скрывается за дверью. Фрэнсис сжимает книгу в одной руке, а другой опирается о стену, словно боится упасть.

– Идемте, – говорит Левина и, взяв ее под локоть, выводит на улицу – к воющему ветру и эшафоту, перед которым прибавилось зрителей, хотя толпой их все равно не назовешь.

Вот и процессия: впереди Бриджес с серым, как пепел, лицом, за ним католический священник, которому так и не удалось обратить Джейн в свою веру. Оба не поднимают глаз. За ними – она: отважная, прямая, словно свеча, с раскрытой Псалтирью в руках, губы шевелятся в беззвучной молитве. По бокам от бывшей королевы две ее фрейлины, едва сдерживают слезы. Левина знает, что у нее в сердце навеки останется эта сцена: траурный наряд Джейн на фоне мрачных серых стен; плачущие фрейлины в неуместно ярких одеяниях; ветер, треплющий подолы и чепцы, словно готовый поднять женщин в воздух; мертвенно-бледный тюремщик – и лицо Джейн, торжественное и спокойное. Когда-нибудь она напишет эту картину. Обязательно напишет.

Порыв ветра ломает ветку соседнего дерева, она с треском рушится на мостовую – достаточно близко от Боннера и его присных, чтобы они бросились врассыпную. Интересно, многие ли здесь, как сама Левина, жалеют, что ветка не попала в цель?

Джейн Грей поднимается на эшафот, обводит взглядом зрителей, готовясь заговорить. Левина стоит так близко, что, протянув руку, может коснуться края ее юбки; однако ветер вырывает слова из уст Джейн и уносит прочь, так что до зрителей долетают лишь обрывки.

– Я умываю руки, ибо я невиновна… – И она трет одна о другую свои маленькие руки. – Я умираю истинной христианкой и ожидаю спасения не от чего иного, а только от милосердия Божьего. – Даже на пороге смерти Джейн не изменяет новой вере. Хотела бы Левина иметь хоть щепотку ее непреклонности!

Закончив, Джейн снимает верхнее платье, передает его фрейлинам и развязывает чепец. Снимает головной убор, и освобожденные волосы, подхваченные ветром, взмывают вверх, словно хотят поднять ее в небеса. Поворачивается к палачу. Должно быть, он просит у девушки прощения: слов Левина не слышит, но видит его искаженное лицо – то, что происходит, ужасает даже палача. Только Джейн остается совершенно спокойной.

Одна из женщин подает ей повязку. Качнув головой в ответ на предложение помощи, Джейн сама завязывает себе глаза, опускается на колени и складывает руки в молитве. Не слышно ни звука – видно лишь, как шевелятся ее губы. Молитва окончена – и тут, кажется, самообладание вдруг изменяет Джейн. С завязанными глазами она не может найти плаху. Пошатывается, слепо шарит руками перед собой; сейчас она напоминает Левине новорожденного котенка или щенка, слепыша, отчаянно ищущего материнский сосок.

Никто не сводит с нее глаз – и никто не спешит на помощь. Окружающие парализованы ужасом при виде юной девушки, беспомощно ищущей опору во тьме. Все молчит: кажется, стих даже ветер – словно Небеса затаили дыхание. Джейн шарит руками в воздухе и никак не может найти. Не в силах на это смотреть, Левина взбирается на эшафот, берет Джейн за руки – холодные маленькие руки, совсем детские – и кладет их куда следует. Слезы жгут ей глаза, когда она спускается назад, к побелевшей от ужаса Фрэнсис.

Взмах стали, алая струя – и все кончено. Фрэнсис не держат ноги; Левина поддерживает женщину и прикрывает ей глаза, чтобы мать не видела, как палач показывает толпе отрубленную голову ее дочери. Сама Левина не отводит глаз – не зная, зачем, – но видит не то, что происходит в действительности: на месте палача ей чудится королева. Это она поднимает за окровавленные волосы голову своей юной кузины; на ее пышный наряд льется кровь; ее бесстрастное лицо и мертвые глаза…

Все молчат; лишь снова завывает, словно в бессильном негодовании, ветер.

Левина едва успевает отбежать к сточной канаве, и ее выворачивает наизнанку.

Часть первая Королева Мария

Мэри Епископский дворец, Винчестер, июль 1554 года

– Сиди смирно, Мэри Грей, – говорит мистрис Пойнтц; голос у нее такой же жесткий, как пальцы. – Хватит вертеться!

Она слишком туго затягивает мне косы. Хочется вырваться или закричать – что угодно, лишь бы прекратила меня трогать.

– Вот так! – заканчивает женщина и, надвинув мне на голову чепец, завязывает ленты под подбородком. Ткань закрывает уши. Кажется, я слышу шум моря, словно в большой раковине, которую мы прикладывали к уху в Брэдгейте. Что стало с той раковиной теперь, когда Брэдгейт больше не наш дом? – А платье тебе поможет надеть Магдален!

Она подталкивает ко мне темноволосую девушку. Та хмурится и бросает на нее недовольный взгляд искоса.

– Я же еще не… – начинает она.

– Сделай, пожалуйста, как я сказала, – прерывает ее мистрис Пойнтц; голос у нее, словно обручи у меня под юбкой. Магдален закатывает глаза, переглядывается с кузиной Маргарет, стоящей у меня за плечом.

Вокруг суета: в распахнутых сундуках и коробах громоздятся платья, чепцы лежат грудами на подоконниках, со всех углов небрежно свисают цепочки и ожерелья. В воздухе смешалась дюжина разных духов. Так тесно, что шагу нельзя ступить, не попав кому-нибудь локтем в глаз; девицы едва не друг по дружке ходят, чтобы дотянуться до своих вещей. Maman сейчас одевается в такой же тесноте – в одной комнате с пятью другими дамами; но, по крайней мере, в ее покоях есть дверь. А комната младших фрейлин, где ночевали сегодня четырнадцать девушек, расположена в конце коридора и отгорожена от него только занавеской. Все утро мистрис Пойнтц отгоняет от этой занавески любителей подсмотреть, как переодеваются те из нас, что постарше.

Я протягиваю Магдален свое платье. Та вертит его в руках, потом спрашивает с гримасой:

– И как его надевают? – Платье она держит кончиками пальцев, от себя подальше.

– Вот это, – отвечаю я, показывая на высокий воротник, скроенный специально по моей мерке, – сюда, наверх.

– А, так вот что это – карман для горба? – с презрительной усмешкой бросает Магдален.

Я не разревусь. Нет. Ни за что не буду реветь. Что, если бы здесь была сестра Джейн? «Будь стойкой, Мышка, – сказала бы она. – Никому не позволяй догадаться, что ты чувствуешь».

– Не понимаю, зачем на свадьбе королевы эта уродина! – говорит Магдален кузине Маргарет. Вполголоса – но я все слышу.

Я боюсь разреветься – от моих слез станет только хуже; поэтому думаю о Джейн. Однажды она сказала мне: «Раз Бог сотворил тебя такой – наверное, у Него была на то причина. Он знает, что делает. В Его глазах ты совершенна, и в моих тоже». Но я-то знаю, что вовсе не совершенна! У меня горб на плечах и такая кривая спина, словно я долго висела на крюке, подвешенная за загривок. И ростом я с пятилетнюю девочку, хотя лет мне уже почти вдвое больше.

«Кроме того, – добавляет Джейн в моем воображении, – важно не то, что снаружи, а то, что здесь». – Сестра указывает себе на лоб.

– У Мэри Грей больше права присутствовать на свадьбе, чем у тебя, – замечает Джейн Дормер, любимица королевы. – В ней течет королевская кровь.

– Да, но в каком безобразном сосуде! – бормочет Магдален и со вздохом начинает затягивать на мне шнуровку.

Эта свадьба оплачена жизнью моей сестры; так решила королева. С тех пор, как убили Джейн, прошло сто шестьдесят четыре дня – каждый день я отмечаю в молитвеннике; но боль не уходит и, наверное, не уйдет никогда. Сама себе я напоминаю дерево в нашем брэдгейтском парке, в которое ударила молния – пустое и черное, выжженное изнутри.

Ненавидеть королеву – грех, измена. Только я не могу задавить эту клокочущую во мне ненависть. Что сказала бы Джейн? «Никому не позволяй догадаться, что ты чувствуешь».

– Ну вот, – говорит Магдален и отворачивается. – Готово.

Шнуровку она затянула так туго, что я напоминаю себе голубя, готового к жарке, фаршированного и зашитого ниткой.

– А Елизавета будет на свадьбе? – спрашивает кузина Маргарет.

– Нет, конечно, – отвечает Магдален. – Она сидит взаперти в Вудстоке.

– Бедняжка! – говорит Джейн Дормер, и наступает тяжелое молчание. Может быть, все вспоминают мою сестру Джейн и думают о том, что случается с девушками, стоящими слишком близко к трону. Раньше портрет Елизаветы висел в длинной галерее в Уайтхолле; теперь его сняли, и на этом месте темное пятно.

Мне не дает покоя мысль, что еще одна девушка, стоящая слишком близко к трону, – моя сестра Кэтрин.

– Мне рассказывали, – шепчет Магдален, – Елизавету даже в сад погулять не выпускают без охраны!

– Хватит болтовни! – обрывает ее мистрис Пойнтц. – Где твоя сестра?

– Кэтрин? – переспрашиваю я, не совсем понимая, к кому она обращается – в этой комнате полно сестер.

– А что, разве у тебя есть… – Тут она осекается и умолкает. Должно быть, вспомнила, что у меня была еще одна сестра.

Лицо мистрис Пойнтц смягчается; она даже улыбается мне и, ласково погладив по плечу, говорит певуче, словно обращается к младенцу:

– Это платье отлично сшито, Мэри. Как хорошо на тебе сидит!

Я чувствую ее отвращение – и в притворной улыбке, и в том, как, коснувшись меня, она тут же украдкой вытирает руку о свои юбки, словно испачкавшись. Я молчу, и она посылает Джейн Дормер разыскать Кэтрин, которая, как на грех, снова куда-то запропастилась.

В груде вещей Кэтрин лежит греческий Новый Завет сестры Джейн. Как только меня оставляют в покое, я ухожу с книгой в коридор, открываю первую страницу и читаю письмо, написанное на форзаце. Нет, скорее, вглядываюсь в изящный почерк Джейн. Читать нет нужды – каждое слово этого письма навсегда в моем сердце.

Милая сестра, в этой книге закон нашего Господа. Здесь его завет и завещание, оставленное нам, скверным и грешным, чтобы вести нас по пути вечного блаженства. Читай ее со вниманием, и она приведет тебя к жизни бессмертной и бесконечной. Эта книга расскажет тебе, как жить, и научит умирать.

Так и не понимаю, почему мне она не написала ни слова. Зачем было оставлять Кэтрин письмо с пожеланием прочесть Завет – ведь всем известно, что она едва понимает по-гречески? Этот язык знаю я; это я день за днем слушала, как Джейн читает свою греческую Библию, пока Кэтрин бегала по парку наперегонки со своими щенками и строила глазки отцовским пажам. Должно быть, говорю я себе, Джейн решила, что я в наставлениях не нуждаюсь. Но, хоть и знаю, что это стыдно, да к тому же грешно, не могу побороть в себе молчаливую зависть к Кэтрин: не за то, что она прекрасна, как залитый солнцем луг, а я крива, как шпалерная яблоня, а за то, что ей Джейн написала, а мне нет.

– Мэри, пойдем прогуляемся? – Это Пегги Уиллоуби; она берет меня за руку и ведет через крытую галерею в сад.

Только что прошел дождь; в воздухе стоит свежесть, и пахнет влажной землей. Мы садимся на каменную скамью под навесом, стараясь не замочить платья; вода оставит пятна на шелке, и нам попадет от мистрис Пойнтц. Мы здесь самые младшие: Пегги, воспитанница maman, всего на год меня старше, но выше на полторы головы – такая я низенькая. У Пегги светлые волосы и круглые блестящие глаза; она была бы красивой, если бы не расщепленная надвое губа. Из-за губы Пегги и говорит невнятно.

– Как думаешь, какой он? – спрашивает девочка.

Речь, разумеется, о женихе королевы, испанском принце Филиппе; в последние дни в покоях фрейлин только о нем и говорят.

Я пожимаю плечами.

– Ты же видела портрет.

Все мы видели портрет, вывешенный в Уайтхолле: тяжелые веки и взгляд, словно следящий за тобой, где ни встанешь. От одного воспоминания о нем у меня мурашки по коже. На нем сверкающие черные доспехи, позолоченные здесь и там, а чулки белее лебединых перьев. Когда портрет только повесили, Кэтрин и кузина Маргарет подолгу стояли перед ним, шептались и подталкивали друг друга локтями.

– Ты только посмотри, какие у него прекрасные стройные ноги! – говорила Маргарет.

– А гульфик-то какой! – добавила Кэтрин, и обе покатились со смеху, прикрывая рты ладонями.

– Вот что я хотела бы знать, – продолжает Пегги, – правду ли говорят, что он привезет с собой инквизицию? – Это слово она произносит так, словно оно жжет ей рот, и надо поскорее его выплюнуть.

– Ах, это, – говорю я. – Никто не знает.

– А что такое вообще ин-кви-зиция?

– Точно не знаю, Пегги, – отвечаю я.

Это ложь. Знаю; maman мне объяснила. «Инквизиция» значит, что людей за веру хватают и сжигают живьем. Но я не хочу пугать Пегги; она и без того подвержена ночным кошмарам, а если услышит хоть слово о том ужасе, какой, по словам maman, ожидает Англию, вообще не сможет сомкнуть глаз.

– Пока мы добрые католики, нам бояться нечего, – добавляю я.

Пегги машинально тянется к висящим на поясе четкам. «Добрый католик» из нее такой же, как из меня, – попросту сказать, никакой; но мы должны притворяться католичками, от этого зависит наша жизнь. Так говорит maman.

– Поэтому королева не позволяет Елизавете появляться при дворе? Потому что она не приняла католическую веру?

– Откуда мне знать? – отвечаю я. Перед глазами встает Джейн: что, если так же кончит Елизавета… а потом и Кэтрин? Но я поспешно прогоняю эту мысль, не дав ей овладеть мной.

– Ничего-то ты не знаешь!

Вот и хорошо, что она так думает; ибо, по правде сказать, знаю я слишком много. Все потому, что прислушиваюсь к разговорам взрослых – к тем, что они ведут при мне, полагая, что ребенок ничего не поймет. Я знаю, что испанский посол хочет избавиться от Елизаветы, как уже избавился от Джейн. Знаю, что королева не хочет казнить сестру. Пока не хочет. Однако и про Джейн мы думали, что она в безопасности – ведь Джейн была одной из ее любимых кузин. Эта мысль ведет за собой следующую: знаю я, может, и много, но еще больше того, чего я не знаю. Только мне известно точно: Англия не хочет этой испанской свадьбы, не хочет и страшится того, что она принесет.

– Ты не расшнуруешь мне платье? – прошу я Пегги, сочтя за благо сменить тему. – Ужасно туго, не могу терпеть!

Пегги ослабляет шнуровку, и боль в спине стихает. По камням садовой дорожки прыгает дрозд – такие тоненькие ножки, просто чудо, как он на них держится – склевывает что-то с земли желтым, как масло, клювом. Потом вспархивает и устремляется в небо. Я провожаю его взглядом и думаю о Незабудке, голубом попугайчике королевы. Этой чудной яркой птичке не суждено увидеть небо: она обречена всю жизнь скрестись в клетке и повторять слова, которых не может понять.

– Ты никогда не думала, что у животных тоже есть души? – спрашиваю я.

– Вот еще! Нечестиво думать о таких вещах!

М-да. Спрашивать у Пегги: «А ты никогда не думала, что, может быть, никакого Бога и нет?» – точно не стоит. Представляю, как она ужаснется от одной только мысли об этом! И наверняка наябедничает – без дурного умысла, просто чтобы спасти меня от самой себя. Воображаю ужас на физиономии мистрис Пойнтц, а дальше… Кто знает, что может случиться дальше. Мне все чаще думается, что нельзя считать свою веру истинной, пока ее не проверишь, пока не задашь все возможные вопросы и на каждый не найдешь ответ. Но такие мысли – ересь. Это мне известно. И снова в дверь моего разума стучится Джейн. Она когда-нибудь сомневалась в своей вере? Если и сомневалась, то об этом не рассказывала. Хотя нет, мне кажется, Джейн верила так же, как Кэтрин любит: ее вера, как дом в Библии, стояла на камне и не могла обрушиться.

«Где ты сейчас? – мысленно обращаюсь я к мертвой сестре. – С Богом?»

Порыв холодного ветра бьет в лицо.

– Пойдем, – говорит Пегги. – Мистрис Пойнтц, должно быть, нас уже обыскалась.

Кэтрин

– Гарри Герберт, Гарри Герберт, Гарри Герберт…

Я бегу вприпрыжку по берегу пруда и шепчу его имя. Почва здесь влажная, заболоченная; намокший подол отяжелел и хлопает меня по лодыжкам.

– Леди Кэтрин! Кэтрин Грей! – зовет со ступеней Джейн Дормер, но я делаю вид, что не слышу.

– Гарри Герберт, Гарри Герберт, Гарри Герберт…

Под корсажем, прямо против сердца, спрятана памятка: атласная лента, что подарил мне на счастье Гарри Герберт после нашей свадьбы. Тогда она была светло-голубой, цвета воды, но за долгие месяцы выцвела и стала грязно-серой. Однако и наша фамилия означает «серый», так что для Кэтрин Грей такая лента вполне подойдет!.. Скучная, простонародная фамилия, наводит на мысль о дожде, черепице, камнях мостовой: по ней ни за что не угадаешь, что Греи – из высшей знати, что мы близкая родня королеве. «Гарри Герберт, Гарри Герберт, Гарри Герберт…» Буду думать о нем, только о нем. Пусть Гарри Герберт займет все мои мысли – пусть не останется места ни для сестрицы Джейн, ни для отца, без которого я словно с дырой внутри.

Стыдно вспоминать, как я раньше завидовала Джейн. Ее вечно ставили мне в пример. Я только и слышала: твоя старшая сестра – настоящее чудо, образец ума, образец благородства, вот какой должна быть девушка! И умирала от зависти. Теперь страшно по ней скучаю – стараюсь не вспоминать, чтобы совсем не расклеиться. Нет, буду думать о чем-нибудь другом! В конце концов, мне четырнадцать, а о чем положено думать в этом возрасте? Конечно, о любви! «Гарри Герберт, Гарри Герберт, Гарри Герберт…» И вообще, первой красавицей в семье всегда называли меня! А судя по судьбе моей бедной сестры, красивой быть лучше, чем умной и благородной. Безопаснее.

Я раскидываю руки и кружусь, притворяясь, что не слышу Джейн Дормер, которая, подобрав пышные юбки, уже спускается с крыльца. Смотрю в небо, на серебряную монетку солнца за облачной вуалью. «Гарри Герберт, Гарри Герберт, Гарри Герберт…» Пытаюсь вообразить своего мужа – но уже семь месяцев я его не видела, и его лицо померкло, превратилось в отдаленное воспоминание. Но до сих пор помню, как от него пахнет – миндалем. Впервые я увидела его в день свадьбы. Я была тогда страшно зла, вообще не хотела выходить замуж – все еще оплакивала несчастную любовь к одному кузену. Сейчас уже и не помню, как он выглядел, этот кузен, а тогда казалось, что умру от тоски по нему.

Сестрица Джейн всегда говорила: ты слишком поддаешься чувствам, будь осторожна, иначе однажды это доведет тебя до беды. Что ж поделать? Когда приходит любовь, захватывает тебя и возносит к небесам, так что голова кружится от восторга, как ей противиться? Это я и почувствовала, когда в первый раз увидела Гарри Герберта – в зеленом шелковом дублете под цвет зеленых глаз. Гарри Герберт не сводил с меня взгляд – и у меня сердце заколотилось. А едва он мне улыбнулся, бедный кузен был забыт.

Подходит Джейн Дормер. Я перестаю кружиться и хватаюсь за ее руку, чтобы не упасть. На лице у нее такое выразительное неодобрение, что я покатываюсь со смеху.

– Вот уж не знаю, что тебя так развеселило, Кэтрин! – говорит она и, отвернувшись, прижимает кулачок к губам. Кажется, она хотела сказать что-то еще, но передумала.

– М-м… просто радуюсь предстоящей свадьбе королевы. – Против этого даже Джейн возразить нечего!

На самом деле Джейн вовсе не плохая. Она милая, просто совсем на меня не похожа.

– Мистрис Пойнтц велела мне найти и привести тебя. Надо спешить, ты еще даже не переоделась в праздничное! – Она берет меня под локоть и ведет к дому.

– На свадьбу приедет Гарри Герберт!

– Только не говори, что все еще о нем мечтаешь! Он ведь больше тебе не муж… да на самом деле и не был мужем.

При этих словах Джейн вдруг густо краснеет. Я понимаю, о чем она думает: наш брак не был консумирован. Хотя, сказать по правде, я в этом не уверена. Я ведь не очень понимаю, что значит «консумирован». Официальная версия гласит: да, нас поженили, и я прожила месяц под одной крышей с ним и его родителями, но мы ведь еще дети – так что друг к другу нас не подпускали. А потом, когда начались все эти беды и Джейн посадили в Тауэр, Герберты поспешили отдалиться от Греев. Меня отослали к родителям – чистую, нетронутую деву тринадцати лет. Но это не совсем правда. Иногда нам удавалось ускользнуть от докучных взрослых и улучить несколько минут вдвоем. До сих пор вспоминаю его торопливые руки, нетерпеливые поцелуи – и внутри что-то сладко сжимается. И это не все: еще он трогал меня прямо там! Интересно, это и значит «консумировать брак» или нет?

В спальне для младших фрейлин по ночам мы много об этом шепчемся; но беда в том, что никто из нас доподлинно не знает, что происходит в супружеской постели. Кузина Маргарет говорит: чтобы консумировать брак, мужчина должен расстегнуть ширинку. Я почти уверена, что ширинка у Гарри оставалась зашнурована, однако в темноте и в такой суете точно не скажешь. Магдален Дакр говорит, можно забеременеть от поцелуя, если слишком глубоко засунуть язык, а Фрэнсис Невилл – что забеременеть можно, если мужчина потрогает тебя там. Все мы видели, как спариваются во дворе собаки; но, должно быть, девочкам просто невыносимо верить, что Бог создал нас животными и повелел зачинать детей по-звериному. Хотя… никогда не признаюсь вслух, только в этой мысли есть что-то странно возбуждающее.

– О боже, взгляни на мои туфли!

Уже поднимаясь по лестнице, я замечаю, во что превратились мои любимые бальные туфельки. Все в грязи, белый кожаный верх – в розовых разводах от красной краски с намокшего подола. От мысли, что я просто так, ни за что, взяла и погубила любимую вещь, у меня сердце обрывается.

– Туфлям конец, – говорит Джейн Дормер, и я чувствую, как подступают к глазам необъяснимые слезы.

К нам подходят, цокая каблуками, двое мужчин, разодетых в пух и прах, на испанский манер. Дворец сейчас просто кишит испанцами. У этих смуглая кожа и темные глаза; взгляды их с одобрением задерживаются на нас. Судя по легкой улыбке на губах того, что покрасивее, ему нравится то, что он видит. Испанцы кланяются и снимают шляпы. Джейн идет мимо, не поднимая глаз, а я протягиваю руку. Увы, берется за нее не красавчик, а второй, весь в прыщах – и пялится на меня так, словно вот-вот проглотит.

Почему, интересно, когда мужчины ходят по двое, всегда бывает, что один хорош собой, а другой нет? Прыщавый смотрит на меня с какой-то собачьей жадностью: вообще-то я люблю собак (говорят даже, что чересчур люблю – у меня их пять), однако не таких, как этот испанец. Его голодный взгляд мне не по душе. Второй немолод – я бы сказала, ему лет тридцать пять; но отлично сложен и в своем роскошном наряде выглядит просто великолепно! Жаль, что по мне он только скользит взглядом, а дальше начинает пожирать глазами Джейн. Ее взор скромно опущен в землю; его же взгляд прыгает, словно рыба, готовая попасться на крючок.

– Что за прекрасная ткань! – говорю я и легонько провожу пальцем вверх по его винно-красному рукаву, чтобы он обратил внимание и на меня.

– Gracias[5], – бросает он, едва взглянув в мою сторону.

Похоже, Джейн Дормер совершенно очаровала испанца: когда она наконец поднимает на него ласковые карие глаза – смотрит так, словно никакая сила его от нее не оторвет. Приходится признать: это состязание я проиграла. Но я охотно уступлю Джейн: она такая лапочка!

– Ви позволить мне себе… себя пре-до-ставить?

Эту английскую фразу он выдавливает с таким трудом, что я едва сдерживаю смех. Но Джейн, воплощенное самообладание, смотрит спокойно и серьезно, и отвечает без тени насмешки:

– С превеликим удовольствием.

– Гомес Суарес, граф Фериа, – сообщает он с новым, еще более глубоким поклоном.

Джейн, похоже, поражена до потери речи тем, что ею заинтересовался испанский граф, так что я прогоняю с лица усмешку и бросаюсь ей на помощь:

– Милорд, это Джейн Дормер, а я леди Кэтрин Грей.

– Жэ-ейн Дор-ма… – повторяет он, и я, не удержавшись, фыркаю. Граф едва ли замечает мою невежливость – он смотрит на Джейн так, словно ему явилась Пресвятая Дева. – Delectata![6] – продолжает он по-латыни.

– Ego etiam[7], – отвечает она.

Вот когда я жалею, что не уделяла должного внимания латыни! Старая няня, когда заставала меня над тетрадками в слезах от того, что даже малышка Мэри умнее меня, всегда приговаривала: «Ничего, милая, ты у нас такая красавица, что можешь не тревожиться обо всем остальном!».

– Si vis, nos ignosce, serae sumus[8], – добавляет Джейн и берет меня за руку, чтобы уйти.

– Vos apud nuptias videbo[9], – отвечает Фериа. Единственное понятное мне слово – «nuptias»; оно означает «свадьба».

Когда мы входим в коридор, я подталкиваю Джейн локтем и шепчу:

– Кажется, ты кому-то приглянулась!

– Не одной же тебе всех очаровывать, – смущенно улыбнувшись, отвечает она.

– Нет-нет, этот точно твой!

Джейн понимает: я хочу, чтобы меня желали все вокруг. Это сильнее меня. К тому же помогает отвлекаться и забывать… обо всем, о чем хочу забыть. Я обращаюсь мыслями к Гарри Герберту, с радостным возбуждением от того, что скоро его увижу. Он где-то среди англичан, сопровождающих Филиппа Испанского. Хорошо, что я упросила Магдален Дакр одолжить мне туфли на деревянной подошве, в которых кажусь выше ростом! Она говорит, в них невозможно ходить: но я все утро расхаживала взад-вперед по коридору, привыкла к толстым подошвам и, кажется, неплохо с ними справляюсь. «Гарри Герберт, Гарри Герберт, Гарри Герберт…», – шепчу я на бегу, устремляясь в покои младших фрейлин, чтобы переодеться.

Когда я, торопливо поправляя чепец на голове, вхожу в покои королевы, все уже готовы идти. Сьюзен Кларенсьё строит процессию, громовым голосом объявляя каждому его место. Разумеется, тут начинаются споры о том, кому куда встать. Maman пристраивает Мэри и меня на место, по праву нам принадлежащее – почти в самое начало процессии, позади нее самой и графини Леннокс, еще одной кузины королевы со стороны Тюдоров; но кузина Маргарет начинает возмущаться – она хотела идти в паре со мной. Маргарет пробирается сквозь толпу, пытается оттереть Мэри плечом; чтобы защитить сестру, мне приходится дать ей хорошего тычка, смерить сердитым взглядом, да еще, как бы невзначай, наступить на ногу – а в тяжелой туфле с толстой подошвой это должно быть больно! Но все это время я думаю: будь жива сестрица Джейн, она сейчас шла бы в паре со мной, а Маргарет – с Мэри. Подобные мысли гложут меня изнутри; и еще хуже становится, когда я вспоминаю, что в соборе, где ждут джентльмены, нас не встретит отец, такой статный и красивый в своем парадном камзоле. Думать об отце совсем не могу. Я глубоко вздыхаю, чтобы не дать пролиться слезам, щиплю себя за щеки, кусаю губы. «Гарри Герберт, Гарри Герберт, Гарри Герберт…»

Венчание, свадебный пир – а дальше слуги убирают посуду, выносят столы, и начинаются танцы. Испанцы сгрудились с одной стороны зала: физиономии мрачные – никто не улыбнется! Англичане, столпившись у другой стены, меряют их враждебными взглядами. Не свадьба, а поле боя! Муж королевы хмурится: ему подали ужин на серебре, а ей на золоте. Впрочем, даже угрюмый он очень недурно выглядит. У него лицо Габсбурга, вытянутое и с тяжелой нижней челюстью, но фигура отличная; и я задумываюсь о том, чем же королева – она совсем потерялась в своем роскошном свадебном наряде, и тяжелые драгоценности словно гнут ее к земле – надеется привлечь внимание молодого мужа.

Гарри Герберт находит меня взглядом – уже в тысячный раз за сегодняшний вечер – и посылает воздушный поцелуй, а я делаю вид, что ловлю его и прижимаю к сердцу. Во время службы, когда всем нам полагалось молиться о том, чтобы Бог дал королеве наследников, мы с Гарри глаз друг с друга не сводили. Я увидела его, когда процессия поднималась по ступеням в собор, и едва удержалась, чтобы не броситься ему навстречу. Когда я проходила мимо, он тряхнул головой, отбросив с глаз темную челку, улыбнулся – и я испугалась, что рухну без чувств.

Гости выстраиваются в два ряда для пава́ны[10]: джентльмены с одной стороны, дамы – с другой. Гарри Герберт направляется ко мне, но его отец ловит его за руку и отправляет танцевать с одной из сестер Тэлбот. Хуже того – напротив меня оказывается тот испанец с голодным собачьим взглядом, приятель графа Фериа: он совсем не умеет танцевать, постоянно поворачивает меня не в ту сторону. По правде сказать, еще и туфли на деревянной подошве страшно натирают ноги; так что при первой возможности я извиняюсь и, оставив прыщавого испанца на попечение кузины Маргарет, подсаживаюсь к Мэри, которая сидит здесь совсем одна. Все наши девушки скорее умрут, чем окажутся рядом с Мэри на глазах у кавалеров – все кроме Пегги Уиллоуби с заячьей губой, но Пегги уже ушла спать. Пожалуй, только здесь, при дворе, я поняла, насколько Мэри отличается от всех. Разумеется, я знала, что она горбунья, однако дома это ничего не значило: там она была просто Мэри, наша маленькая Мышка. А здесь мне приходится защищать ее от фрейлин; они иногда хуже гадюк!

Мэри сидит, прислонившись головой к стене. Когда я подхожу, она зевает и говорит устало:

– Хотела бы я уже пойти спать!

Мне хочется обнять нашу малышку, но не стоит – Мэри этого не любит. Говорит, слишком часто ее тискали, вертели и тянули в разные стороны – и доктора, и знахарки, что старались выпрямить ей спину. Растягивали, привязывали к доске, поили мерзкими на вкус зельями, чтобы размягчить кости. Были и священники с молитвами, а один у нас в Брэдгейте даже попытался изгнать из сестры дьявола. Но Мэри осталась такой же, как была. Я сцепляюсь с ней мизинцами: это у нас вместо объятий.

Гарри Герберт танцует с Магдален Дакр, и они вместе смеются какой-то шутке. Смотреть на это невозможно – невозможно и отвести взгляд. Он берет ее за руку, и внутри у меня словно что-то скручивается в тугой узел.

– У меня есть новости, – говорит Мэри.

– О чем?

– О maman… – Тут она останавливается, и я сразу начинаю подозревать худшее. Что на этот раз? Хочется заткнуть уши и громко запеть, только бы не слышать, не слышать новых дурных вестей! Еще одной беды я не выдержу.

– Что-то дурное?

– Нет-нет, хорошее! – отвечает она, подняв на меня круглые карие глаза, большие, словно у новорожденного олененка.

– Так что же? – Гарри Герберт что-то шепчет Магдален на ухо, и мне нужно срочно от них отвлечься.

– Она собирается выйти замуж.

Обмен партнерами: Гарри передает Магдален пухлому испанцу, а сам с поклоном протягивает руку кузине Маргарет… И тут до меня доходит, что я только что услышала.

– Maman? Замуж?! Да что ты, Мышка! Это просто сплетни.

– Нет, Киска, я слышала от нее самой.

Ну почему ей maman все рассказывает первой? В оленьих глазах Мэри мне теперь чудится лисья хитрость – и вспыхивает старая зависть, какую я обычно испытывала к Джейн. Но я напоминаю себе: это же наша Мэри, бедная малышка Мэри, и она не желает мне зла.

– Maman сказала мне, что надумала выйти замуж за мистера Стокса.

– За Адриана Стокса? Быть такого не может! Он же ее конюший – попросту слуга! Да и королева никогда не позволит…

– Королева уже дала разрешение, – отвечает Мэри.

– Это maman тебе сказала? – Мысли лихорадочно мечутся; во мне поднимается гнев при мысли, что отца, лучшего человека на свете, maman променяла на какое-то ничтожество из конюшни! – Как она могла?!

Тоска по отцу врезается в грудь нестерпимой болью. Я была его любимицей.

– Я думаю, – тихо отвечает Мэри, – она просто хочет, чтобы на этом все закончилось. Она сказала, что выходит замуж за человека простого звания, чтобы покинуть двор и увезти нас отсюда подальше. Туда, где мы будем в безопасности.

– В безопасности? – выплевываю я.

– И потом, Киска… она его любит.

– Такого не может быть, – твердо отвечаю я. – Ее мать была сестрой короля Генриха и королевой Франции! Такие высокородные дамы, как maman, не влюбляются в собственных слуг! – Хотя кому же, как не мне, знать, что любовь приходит, когда не ждешь, соединяет самые неподходящие на вид пары и не желает прислушиваться к голосу разума?

Но невозможно думать о том, что maman покинет двор, поселится где-то в глуши, будет жить словно простолюдинка и из герцогини Саффолкской превратится в мистрис Стокс! Эта мысль грызет меня, будто червь под кожей. Знаю, надо за нее порадоваться, но вместо этого говорю:

– А ты покинешь двор вместе с ней?

– Не знаю, Киска. Может быть, королева меня и не отпустит; ведь я у нее вроде ручной обезьянки, – добавляет она с необычной для себя горечью.

– О, Мышка! – Прилив нежности к сестре заставляет забыть, что только что я негодовала и завидовала ее близости к maman. Это же она, наша маленькая Мышка! – Знаешь что? Давай я потихоньку выведу тебя отсюда и отведу в спальню. Никто не заметит!

– Смотри, – говорит она, приподняв подол моего платья, – у тебя кровь на ноге! Должно быть, туфлей натерло. Когда уйдем, я перевяжу тебе ногу.

Все мои благие намерения летят в тартарары, когда, подняв глаза, я вдруг вижу перед собой Гарри Герберта. Теплый, пахнущий миндалем, с улыбкой победителя он обнимает меня за талию и шепчет:

– Пойдем со мной в сад, пока никто не смотрит!

Я знаю, что должна отказаться. Мне нужно проводить сестру в спальню, нам с ней есть о чем поговорить… но Гарри смотрит на меня своими зелеными, как весенняя листва, глазами – и я ничего не могу с собой поделать. Это сильнее меня.

– Сейчас вернусь! – говорю я Мэри и позволяю увлечь себя прочь, забыв о натертой ноге, забыв обо всем.

В саду тепло, в небе висит полная луна и освещает нас мягким серебристым светом.

– Держи, – говорит Гарри и передает мне флягу. Я подношу к губам, глотаю – и жидкость обжигает мне горло. Я закашливаюсь, потом смеюсь, и он со мной вместе.

– Гарри Герберт! – говорю я. – Гарри Герберт, это правда ты?

– Это правда я, милая моя Китти Грей!

Я срываю с него шляпу, зарываюсь пальцами ему в волосы.

Мы стоим посреди маленького садика, на густом травяном ковре. Тисовая изгородь скрывает нас от посторонних глаз. Миг – и мы падаем на траву, и он уже возится с моей шнуровкой, а я прижимаюсь губами к его шее, чувствуя солоноватый вкус пота.

– Мы все еще муж и жена! – шепчет он, просунув руку мне за корсаж.

– Значит, это не грех, – смеюсь я. – А жаль!

– Ах ты, шалунья Китти! Отец меня отходит кнутом, если нас застукает!

Я приспускаю с плеч верхнее платье, сбрасываю чепец. Падаю на спину, раскинув руки, рассыпав волосы по влажной траве. Гарри надо мной, залитый лунным светом; с лица не сходит улыбка.

– Как же я скучал по тебе, Китти! Как я тебя хочу! – шепчет он, лаская мне кожу жарким дыханием. Потом приникает к моим губам – и я наконец чувствую, что снова живу.