Есть совпадение E-Book

Emma Lord

• Herausgeber: АСТ
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Serie: Молодежный романтический бестселлер
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2023

Seitenzahl: 421

Beschreibung

Сделать тест ДНК за компанию? Не проблема! Эбби желает поддержать своего друга Лео, ведь парень рос в приемной семье и хочет найти своих биологических родителей. К тому же Лео для Эбби не просто друг, от которого приятно пахнет корицей, — девушка в него влюблена. Она и представить не может, чем обернется для нее эта затея. Оказывается, у Эбби есть старшая сестра — красотка и звезда инстаграма Саванна Талли! Эбби была уверена, что знает о себе все: у нее ирландские корни, она всегда готова к приключениям и не может жить ни дня без фотографии, скейтборда и своих лучших друзей — Конни и Лео. Но, похоже, кое-что все-таки станет для нее сюрпризом. Это лето друзья не забудут никогда! Их ждут невероятные приключения, знакомство с родными, а главное, они найдут настоящую ЛЮБОВЬ…

Leseprobe

Эмма Лорд Есть совпадение

Emma Lord

YOU HAVE A MATCH

Copyright © 2020 by Emma Lord

© А. Христофорова, перевод на русский язык

© ООО «Издательство АСТ», 2022

* * *

Посвящается Эвану, Мэдди и Лили, кучке бессердечных ботаников, в благодарность за то, что они являются неотъемлемой частью моей человеческой жизни

Глава первая

Все начинается со спора.

– Эбби, да я на сто процентов больше ирландка, чем ты, – так завязывается тот спор, когда Конни – которая, надо признать, обладает рыжими волосами – бросает мне вызов за обеденным столом.

– Рыжие волосы – не гарантия ирландского происхождения, – отмечаю я, набивая рот острыми «Читос». – А мои бабушка с дедушкой со стороны папы застали годы гниющей картошки в Ирландии[1].

– Вот только среди вас, включая трех гремлинов, которых ты зовешь младшими братьями, – ни одного рыжего, – отвечает Конни, едва не пролив чили на учебники, которые она разложила на столе.

– На этот раз пронесло, да? – дразню я.

Конни слегка пинает меня под столом. Я бы чувствовала себя хуже из-за этого, не будь она такой сногсшибательно красивой, что ее принимали за актрису, играющую Сансу Старк, причем так много раз, что не сосчитать на пальцах одной руки – впечатляющее достижение, учитывая, что мы живем в пригороде Сиэтла, за невесть сколько миль от любой знаменитости, кроме Билла Гейтса.

– Не то чтобы я поддерживаю всю эту англо-саксонскую чепуху…

Я вздрагиваю, и чили Конни немедленно оказывается на ее книгах. Она начинает оттирать бобы с той, на которой красуется красноречивый заголовок: «ГРЕБАННЫЙ AP GOV[2]! ЧТОБ! ТЕБЯ! СУКА!», – без единой угрозы в мой адрес, что лишний раз доказывает, как упорно она притворяется, будто между мной и Лео ничего не происходит.

– …а я вот собираюсь сдать один из тех ДНК-тестов, – бормочет Лео, садясь рядом с Конни со своим ланч-боксом.

– О, правда? – спрашиваю я, наклонившись через весь стол и уставившись ему в глаза.

Лео – связующее звено нашего трио, он знает нас обеих с самого детства: меня, потому что мы живем в одном районе, а Конни – благодаря молодежной футбольной команде. Так что мы общаемся достаточно долго, чтобы понимать, насколько это важный вопрос для него. Лео и его сестра – приемные дети с Филиппин, и им почти ничего не известно о биологических родителях, хотя до этого момента Лео, казалось, не проявлял никакого желания узнать об этом.

Но у нас теперь идут занятия по антропологии, и мы с головой погружены в проект, изучая, как отследить и обозначить линию родословной на наших генеалогических древах. Поэтому и ирландские корни, которыми мы с Конни так увлеклись, и, по всей вероятности, возникший интерес Лео к возможности найти своих родных.

– Ага. Ну, я больше всего хочу узнать о своем здоровье, остальное меня не так интересует, – пожал плечами Лео.

Мы знаем, что это лишь отчасти правда, но Конни опережает меня и с иронией спрашивает:

– О здоровье?

– А еще с помощью него можно найти других биологических членов семьи, если они тоже сдали тест, – торопливо говорит Лео, обращаясь будто к своему ланч-боксу с джамбалайей[3], а не к нам.

Прежде чем мы успеваем задать вопросы, он спешно добавляет:

– В любом случае, у них есть скидка при заказе больше одного теста. Если хотите, я могу заказать и вам, а вы потом вернете мне деньги.

Конни убирает гору учебников со стола, чтобы расчистить место для обеда Лео, который представляет собрание несочетаемых деликатесов, оставшихся после его кулинарных приключений на выходных.

– Знаешь, а я скопила немного денег в магазинчике мороженого.

Я морщу нос. Нам всем известно, что у меня есть сбережения, собранные благодаря работе няней вышеупомянутых братьев-гремлинов во время пятничных вечеров, когда родители уходят отдохнуть. Но я давно приглядела новенький объектив для моей камеры, которую зову Китти, и как одержимая отслеживаю цены на него в интернете.

Лео встречается со мной взглядом. Таким я не видела его последние несколько месяцев. По крайней мере, с того Большого Неловкого Инцидента – в просторечии известного как БНИ – который я все еще пытаюсь стереть из памяти. Что бы там ни читалось в его взгляде, я сразу понимаю, что дело вовсе не в скидке.

– Ага, что ж, давайте сделаем это.

– Чур, проигравший печет содовый хлеб, – ухмыляется Конни.

Лео, единственный из нас, кто умеет готовить, тут же оживиляется:

– А я помогу проигравшему.

Мы с Конни жмем друг другу руки, а Лео начинает говорить что-то о сочетании содового хлеба с вишней, шоколадом и корицей, и наше пари вступает в силу как раз в тот момент, когда звенит звонок, сообщая об окончании ланча.

Сказать по правде, через несколько часов после того, как мы плюнули в пробирки и отправили наши ДНК на экспертизу, вся эта история вылетела из моей головы. Есть же низкие оценки, которые нужно исправлять, бесконечные дополнительные занятия, которые приходится посещать, и волнующиеся за тебя родители, от которых приходится увиливать. К тому же, когда Лео сосредоточился на подготовке к выпуску, а Конни – на внеклассных занятиях, количество которых не сосчитать на пальцах обеих рук и ног, мы словно оказались на разных планетах.

Однако месяц спустя вот оно: письмо на моей электронной почте с ссылкой на сайт, который, вероятно, знает обо мне больше, чем я сама за шестнадцать лет.

Я скролю страницу вниз, завороженно изучая данные. Они показывают, что я, скорее всего, брюнетка (в точку!), у меня волнистые волосы (определенно в точку!), есть склонность к монобровности (обидно, но в точку!). Также, судя по всему, я не страдаю от непереносимости лактозы, не имею проблем со сном и склонна краснеть при употреблении алкоголя (беру на заметку, пригодится в колледже). А еще тут сказано, что я на тридцать пять и шесть десятых процента ирландка – факт, который я отмечаю для себя, чтобы в нужный момент сразить им Конни.

Изучение всей этой информации внезапно прерывает жужжание телефона. Сообщение от Лео прилетает в наш общий чат: «Результаты ДНК пришли. Полный ноль».

Из настроения сообщения без дальнейших объяснений ясно, что мы все собираемся у Лео. И все же я жду несколько минут, кладу Китти в чехол и закидываю в рот жвачку, давая фору Конни, чтобы она смогла догнать меня, и мы пришли одновременно.

– Куда это ты собралась, детка?

Позвольте уточнить: поскольку папа последние несколько месяцев стал часто работать из дома, я научилась прекрасно понимать его родительский жаргон. В данном случае «куда это ты собралась, детка» означает: «я догадываюсь, что ты еще не переписала то эссе по английскому, которое завалила, и непременно воспользуюсь этим моментом, чтобы заботливо, но тем не менее в пассивно-агрессивной манере напомнить тебе об этом».

Я изо всех сил держусь, чтобы мои глазные яблоки оставались неподвижными, насколько это вообще возможно, хотя от борьбы с желанием закатить глаза мозги плющатся.

– К Лео.

И тут папа натягивает одну из его учтиво-виноватых улыбок, а я готовлюсь к привычному переключению темы разговора на распорядок дня, который мои родители год за годом совершенствовали еще со времен начальных классов, когда мой средний бал стремительно рухнул вниз.

– А как там наш Распорядок Эбби?

Ах да. Злополучный Распорядок Эбби. Это милое словосочетание включает в себя кучу дел, которые, кажется, никогда не заканчиваются: изнурительные дополнительные занятия, на которые меня записали родители, групповые встречи для подготовки к SAT[4], куда меня заставляют ходить, мой гигантский список домашки, красующийся на белой доске на кухне (мне нравится называть ее доской позора).

Добавлю им очки за креативность, если не за изощренность.

– Пап. До летних каникул всего пять дней. Я готова.

Он вскидывает брови и все-таки добивается своего – на меня накатывает чувство вины. И дело не в том, что я переживаю из-за раздражающего Распорядка Эбби, а в том, каким откровенно измученным выглядит папа.

– Я буду готова, – уточняю я. – Но ведь сегодня суббота. По субботам незаконно обсуждать домашку.

– Сказала дочь двух адвокатов. – Он сдержанно улыбается, но этого недостаточно, чтобы я почувствовала, что отделалась от него.

Я сдуваю с лица выбившуюся прядь волос.

– Я уже написала другой черновик, доволен? Потратила на это полдня. А теперь можно я пойду и посмотрю на солнце, пока оно не поглотило землю?

Он одобрительно кивает.

– Мы проверим его, когда ты вернешься домой.

Я так радуюсь успешному побегу из тюрьмы, что почти прожигаю асфальт скейтом, пока еду к Лео. И только когда останавливаюсь и, сняв шлем, трясу кудрями, вижу сообщение от Конни, которая снова задерживается на собрании, проводящемся Ассоциацией школьного самоуправления, иными словами, она бросила меня.

– Вот дерьмо.

Случись такое несколько месяцев назад, остаться с Лео один на один означало бы обычные субботние посиделки. Но сейчас не несколько месяцев назад. Сейчас – это сейчас, черт возьми, и я как идиотка стою на дорожке, ведущей к его дому, а тень БНИ подползает ко мне, как унизительный, окутанный феромонами призрак.

Но, прежде чем я успеваю придумать, что делать, Лео замечает меня и открывает входную дверь.

– А нас ждет не просто день!

Вместо прозвищ Лео обычно использует выражения со словом «день», которое созвучно моей фамилии.

Я уже собираюсь закатить глаза, но замираю, глядя на него, стоящего в дверном проеме – заходящее солнце отбрасывает теплые блики на его лицо, окрашивая глаза в медовый оттенок и поблескивая в темных волосах. Мне не терпится узнать, как он будет выглядеть через объектив моей камеры – это непреодолимое желание, с которым я еще не очень знакома. Я почти не фотографирую людей.

На самом деле, в последние дни родители так загрузили меня, что я почти ничего не фотографирую.

Выражение лица Лео начинает меняться, вероятно, оттого, что я слишком долго на него смотрю. Я резко отвожу взгляд и делаю мэнуал[5] на скейте, подкатываясь к его крыльцу.

– Выпендрежница, – говорит он.

Я останавливаюсь у двери и показываю ему язык. Какое облегчение – снова непринужденно общаться, но Лео резко обрывает мое радостное настроение вопросом:

– А где Конни?

– Занята последними приготовлениями к завтрашнему Дню мойки клавиатур, они собирают средства для младших классов.

– Мойка клавиатур? – Лео – выпускник, и все его друзья (кроме нас с Конни) – тоже, так что он не в курсе половины наших дел. – Это что-то вроде автомойки, только для клавиатур?

– Я видела, что ты используешь свою как тарелку, так что тебя я тоже, пожалуй, впишу.

Я прохожу в дом вслед за ним, вдыхая аромат топленого масла и подгоревшего сыра, а еще, конечно, едва уловимый запах корицы. Лео включает свет в прихожей, который освещает шаткую башню из сковородок, кастрюль и упаковок со всевозможными ингредиентами, втиснутых на малюсенькой столешнице на кухне. На обеденном столе пристроился его ноутбук со светящимся экраном. Становится ясно, что его родителей и сестры Клары, должно быть, нет дома.

И только я собираюсь спросить у него про результаты ДНК-теста, как он пихает мне в лицо тарелку.

– Шарики лазаньи?

Я достаю из кармана обертку и заворачиваю в нее жвачку.

– Конечно, черт возьми!

– Осторожно, они… горячие, – говорит Лео со вздохом, глядя, как я, проигнорировав его предупреждение, закидываю угощение в рот.

У меня немедленно начинает гореть нёбо, но это не мешает мне заметить, что блюдо невероятно вкусное. Легендарные шарики лазаньи – одно из решений Лео, позволяющих ему готовить что-то на этой кухне. Он стал настоящим кулинарным снобом и перестал доверять примитивной духовке, поскольку сомневается, что она способна поддерживать нужную температуру, поэтому обзавелся высококлассной электропечью. Отсюда и куча рецептов, предполагающих кукольные порции, которых хватает на один укус, от чего я чувствую себя так, словно нахожусь на кулинарном шоу, хотя на самом деле застряла в глубинке Сиэтла.

– Ты в порядке? – спрашивает он с обычным для него беспокойством.

– Ты мог бы заглянуть к нам, – говорю я, и рикотта вполне логично выскакивает из моего рта. Одна из причин, почему Лео совершенно очарован семьей Дэй – наша огромная кухня. И хотя мы ценим дополнительное пространство на столешнице, куда мы можем положить несколько коробок пиццы из Domino’s во время наших диких ужинов, никто в нашей семье не готовит. А вот Лео, напротив, можно назвать Иной Гартен[6] нашей старшей школы, и ему необходимо пространство, чтобы воплотить свои кулинарные мечты (и будем честны, истошные вопли братьев Дэй о его пицце с шестью сырами только тешат его самолюбие).

Не то чтобы Лео часто заходил в гости в последнее время. Нам теперь неловко оставаться наедине. Но как бы мне ни хотелось поддержать его, я ничего не могу с собой поделать: мой взгляд невольно скользит в сторону двери в ожидании, что появится Конни и заполнит неловкую тишину.

– Это Китти? – спрашивает Лео, глядя на чехол для камеры.

И снова – щемящее чувство паники, сменяющееся облегчением. Чувство, колеблющееся на грани между «все ли у нас в порядке?» и «вроде у нас все хорошо».

– И все ее девять жизней.

– Сейчас, наверное, их осталось около шести, – замечает Лео.

Он-то знает – ведь это Лео придумал камере имя, после того как она пережила несколько трагических падений, едва не оказавшись в луже, когда мне показалось, что круто будет запечатлеть закат сквозь железные прутья спортивной площадки, повиснув вниз головой. Но в результате я лишь набрала полный рот резиновой крошки, поцеловав покрытие площадки.

– Не возражаешь? – спросил он.

Я опускаю голову, скрывая улыбку, когда вынимаю Китти из чехла. Лео протягивает руки над моей головой, чтобы достать из шкафа красивые белые тарелки своей мамы, и я начинаю раскладывать на них шарики лазаньи. На какое-то время мы погружаемся в легкую тишину, и я почти забываю, как сильно мне хочется, чтобы Конни была здесь. Я делаю несколько снимков творений Лео, он скачивает и публикует фото в инстаграме, а потом эти кулинарные творения отправляются в мой в желудок.

У него есть привычка – загружать и мои остальные фотографии. Я совершенно не ожидаю этого сегодня, и тем не менее, к моему удивлению, Лео протягивает руку, чтобы взять Китти. Я стараюсь не смотреть в его сторону, когда он листает снимки, сделанные с крыши офиса моей мамы в Сиэтле – я запечатлела предрассветный горизонт, пронзенный башей Спейс-Нидл на фоне тяжелых облаков.

Я привстаю на цыпочки, вглядываясь в экран. Моя голова едва касается его плеча – мы так близко, что пьянящий аромат корицы распространяется в воздухе вокруг меня, согревая легкие.

Визитная карточка Лео – класть корицу во все: кексы, буррито, пудинг, сыр на гриле. Даже когда она не сочетается с остальным блюдом, он все равно ее добавляет. Я помню, что со времен нашего детства от него всегда пахло так, словно он катался по витрине пекарни «Корица».

Он останавливается на одном снимке, наклоняя камеру, чтобы мне было лучше видно. Лео утверждает, что не разбирается в фотографии, но из дюжины фотографий, которые я сделала, он выбрал мою любимую – ту, где тени немного резче в тот самый момент, когда солнце вот-вот выглянет из-за облака.

Я поднимаю взгляд, чтобы одобрительно кивнуть, но он, оказывается, пялится на меня. Наши взгляды встречаются, и в его глазах есть что-то мягкое, что притягивает меня. Вдруг он скользит по моему подбородку своими теплыми пальцами. Мое дыхание беспомощно трепещет в груди, выдергивая меня из реальности, и я утопаю в глубине чего-то, что назревает в глазах Лео.

– Ты, эм… у тебя там пятнышко от сыра, – говорит он. – На твоем…

Я касаюсь лица в том месте, где он провел рукой. Такое ощущение, будто там бьется мой пульс.

– Ой.

– Ну так я публикую?

Я пытаюсь снова взглянуть в его глаза, и когда мне удается, все, что я замечаю, – медово-коричневый цвет радужки. Можно подумать, что у меня достаточно опыта работы с камерой, чтобы понимать, когда какое-то явление – всего лишь игра света, но я не могу смириться с чувством разочарования.

– Да, если хочешь, – говорю я, отстраняясь от него и его осеннего запаха и направляясь к столу.

Лео откашливается.

– Вот и славно.

Какое-то время он загружает фотографии на отдельную страницу в инстаграме, которую завел специально для меня, несмотря на то что от этой затеи я чувствую себя слегка не в своей тарелке. Но он продолжает убеждать меня, что неплохо было бы обзавестись подписчиками, создать портфолио и общаться с другими фотографами, как он и его друзья из лагеря делают это с помощью своих аккаунтов. Но правда в том, что я боюсь делиться своими снимками с кем-то. Мысль, что люди будут смотреть на мои работы, вызывает во мне чувство, будто я предстаю перед ними абсолютно голая, поэтому я даже не захожу на этот аккаунт.

К тому же, если кто-то действительно следит за ним, уверена, им чертовски скучно, ведь большинство моих фотографий за последний год – это одни и те же места, так как учебный поводок, на который меня посадили родители, с каждым днем затягивается все туже. И даже будь это не так, я все равно никуда не выбираюсь в последнее время. Фотография была нашим общим увлечением с Поппи. И куда труднее выбираться из зоны комфорта без моего напарника.

Спустя один виртуозный снимок комка из лапши и сыра и миллион хэштегов пост красуется в инстаграме, а большая часть шариков лазаньи теплеет в моем животе. Лео сидит на диване, наблюдая, как набираются лайки, а я присаживаюсь на подлокотник, немного помедлив, прежде чем решаюсь соскользнуть на потертые подушки рядом с ним.

– Мы так и будем тыкать сыром в лицо или все-таки поговорим о ДНК-тесте?

Я не очень владею умением плавно переводить разговор на нужную тему. На самом деле, никто из нас троих не силен в этом. Я слишком прямолинейна, Лео слишком честный, а Конни… Ну, у Конни просто ни на что нет времени. Лео уже готов к этому вопросу, и его предвкушение становится явным, когда он вздыхает.

Наступает тишина, и вот тот самый неловкий момент, когда мне кажется, что он вот-вот все испортит, а я не представляю, как смогу пережить это. Но он поворачивается ко мне с такой искренностью, какой я не видела в нем последние несколько месяцев.

– Это… я не знаю. Например, откуда ты можешь знать, что статистика не врет, и вероятность отсутствия других форм жизни во вселенной действительно равна нулю. – Он ковыряет шов на джинсах, который еще не порвался, но уже на грани. – Но почему тогда они молчат? Неужели они не хотят познакомиться с нами? Или они просто не могут до нас добраться?

Я толкаю Лео плечом, поначалу неуверенно, но в ответ он наваливается на меня всем своим весом. Наступает момент облегчения. Как же я ненавижу это – чтобы у нас все наладилось, кому-то обязательно нужно расстроиться.

– Мое генеалогическое древо – парадокс Ферми[7].

Я жду какое-то время на случай, если он захочет что-то добавить. У нас с Лео всегда так. Я лучше понимаю его после того, как он что-то сказал, а не в тот момент, когда говорит.

– Ну, что бы это ни значило – уверена, они просто не могут связаться с тобой, – отвечаю я. – Не могу представить, чтобы кто-то не хотел тебя знать.

Лео сердится. Я немного разряжаю обстановку – нам обоим это сейчас необходимо:

– Хоть ты и такой придурок.

Он смеется.

– Хей!

– Что есть, то есть.

Он хлопает меня ладонью по колену, и его рука касается моей ноги в том месте, где порваны джинсы. Его взгляд задерживается на моем старом шраме прямо над моей коленной чашечкой. Я не помню, откуда он взялся, но зато Лео помнит. Он всегда ведет учет такого рода вещей, словно это его личные промахи: еще с тех времен, когда мы были маленькими, я была сорвиголовой, а он – моим страховочным тросом. Я карабкаюсь, прыгаю и залезаю туда, куда не следует, а Лео в нескольких метрах позади меня, предупреждает и беспокоится.

Прежде чем он успевает что-то сказать, я кладу голову ему на плечо, как в те времена, когда мы были детьми и дремали, привалившись друг к другу в автобусе – один из немногих случаев, когда я оставалась неподвижной дольше нескольких секунд. Вот только теперь все не так, как прежде. Он вырос и стал таким высоким, что я больше не могу класть голову ему на плечо. Мне приходится прижаться к нему, в попытках найти какую-то опорную точку, а он пододвигается ближе, чтобы мне было удобнее.

А вообще, мне не следует так делать. Я прекрасно знаю это. Чувствую, что затеяла опасную игру со вселенной – решила, словно смогу создать видимость нормальности, хотя ситуация абсолютно не нормальна.

Ведь нормально – это не когда стук сердца пульсирует на кончиках пальцев и под кожей щеки, которую я прижала к его руке. Нормально – это не когда ты вдруг замечаешь, что запах корицы, исходящий от него, превращается из заземляющего в дурманящий, вызывая во мне такие сладостные чувства, что трудно описать словами. Нормально – это не быть безумно, абсолютно влюбленной в одного из своих лучших друзей, особенно если это вряд ли взаимно с его стороны.

И вот БНИ, пузырясь, снова всплывает на поверхность. Я страдаю от одной мысли об этом. Поэтому иногда я даже радуюсь, что родители не дают мне продыху – чем больше времени я трачу на школьные занятия, пытаясь не отставать по учебе, тем меньше у меня остается на мысли о том, как сильно я облажалась во всей этой истории с Лео и чуть не разрушила наше маленькое трио.

Я убираю голову с его плеча и поворачиваюсь к нему.

– А знаешь, там ведь постоянно обновляется база данных, – продолжаю я. – Ты мог бы проверить через несколько месяцев, вдруг кто-то из твоих родственников пройдет этот тест. Игра еще не окончена!

Лео обдумывает эту мысль.

– Не знаю, хочу ли все время ждать чего-то, понимаешь?

– Ну так дай мне свой пароль, и я буду проверять сайт вместо тебя.

Он издает смешок, в котором в равной степени слышатся благодарность и пренебрежение.

– Я все равно буду постоянно думать об этом.

Я спрыгиваю с дивана и тянусь за ноутбуком.

– Тогда я изменю твой пароль. Запиши его на крошечном клочке бумаги и съешь.

– А ты шутница, – говорит он.

– Я серьезно, – отвечаю я, готовясь печатать. – За исключением момента с поеданием.

– Что вообще даст то, что я его съем?

Обстановка немного меняется, но я вижу, что он еще не до конца отпустил ситуацию. И пусть сегодня ему это так и не удастся сделать, и его чувства выразятся в очередной одержимости готовкой и/или выпеканием, благодаря чему мы с Конни будем обеспечены ланчами на неделю вперед, мы с ним, по крайней мере, могли бы попытаться.

Я оглядываюсь на него в ожидании.

– Сказать по правде, я не так уж и много об этом думаю. По крайней мере, до недавнего времени. Но я всегда считал, что если бы захотел узнать, у меня бы точно получилось.

– А ты не можешь спросить у своих родителей?

Лео оглядывается на подъездную дорожку, словно один из них вот-вот выскочит по ту сторону окна.

– Ну… процедура усыновления была закрытой, так что…

– Тебе кажется, они не смогут спокойно отреагировать на твои поиски?

– Нет, нет… конечно смогут, – говорит он.

У Лео есть особенная черта: он всегда ставит чувства других людей превыше собственных, всегда пытается сохранить мир. Однажды его чуть не сбили на рынке Пайк-Плейс, и когда женщина за рулем впала из-за этого в истерику, Лео сам извинился перед ней. Он словно барометр для человеческих эмоций, и всякий раз, когда чей-то показатель начинает зашкаливать, он чувствует себя обязанным вернуть его к норме.

Однако ситуация несколько смягчается тем фактом, что оба родителя Лео – психологи, при том еще и учителя, и они знали об этой его особенности еще до того, как он научился складывать слова в связные предложения. Они очень загружены работой, но компенсируют это вечерними семейными играми, совместными вылазками по выходным и бесконечным родительским пониманием, отчего родители из «Семейки Брейди»[8] на их фоне выглядят идиотами. Если уж кто и готов, что их ребенок будет задавать вопросы, подобные тем, которые возникают у Лео, так это они.

Но это не значит, что Лео не станет отговаривать себя от этой мысли ради спокойствия окружающих и в ущерб самому себе.

– Ну знаешь ли, на wikiHow нет статьи, как рассказать своим белым родителям, что ты ищешь как бы свою семью. – Он замолкает, прежде чем добавить: – Да и Карла не хочет знать.

Ах. Карла и Лео – родные брат с сестрой, настолько близкие по возрасту, что их часто принимают за близнецов. Их вместе приняли в эту семью. Но все, что им известно – их забрали, когда Лео был годовалым малышом, а Карла и вовсе крохотным младенцем.

– Думаю, это справедливо, – с осторожностью замечаю я.

– Да. Но… я не знаю. Мне ведь несвойственно… чего-то не знать.

Мы с Лео, может быть, разные во многих отношениях, но в одном мы все же очень похожи – нами движет энтузиазм, мы легко становимся одержимыми.

Тяга к знаниям у Лео уходит корнями далеко в прошлое – он был таким, сколько я его знаю. Постоянно пытается понять, как все устроено, будь то парадокс Ферми или точное количество времени, необходимое для взбивания яичных белков миксером, чтобы получить идеальные яичные облака. Еще в дошкольном возрасте он доводил до белого каления учителей, которые с ним занимались, задавая после каждого объяснения вопрос: «Но почему?». По сей день мама Лео подражает его писклявому детскому голоску – но почему? но почему? но почему? – с задорным блеском в глазах.

В моем же случае, это тяга к действиям. Если Лео вечно задает вопросы, я задаю их недостаточно. Когда в моем мозгу появляется идея, я уже не могу от нее отделаться. Состричь волосы, чтобы посмотреть, отрастут ли они за ночь. Проскочить мимо таблички «Проход запрещен», которая стоит у меня на пути, чтобы добраться до места с лучшим обзором. Поддаться той фигне, что творилось в моей голове во время этого пресловутого БНИ.

Может, именно поэтому нас так тянуло друг к другу. Я спасаю Лео от его мыслительных спиралей, а он меня – от края обрыва. Мы служим друг для друга опорой.

– Вот, – говорю я, открывая свои результаты. – Покажи мне, как добраться до вкладки с происхождением, чтобы я могла потом сделать это и в твоем аккаунте.

Лео напрягается. Шумный фургончик, размалеванный лозунгами в цветах нашей школы, тормозит перед домом Лео и из него выпрыгивает Карла, помахав остальным чирлидершам, сидящим в салоне. Лео мгновенно соскакивает с дивана, словно его ударило током.

Его плечи опускаются, будто что-то, что он слишком долго сдерживал, вдруг становится явным.

– Ну, э… это довольно просто, – бормочет он. – Просто жмешь на кнопку «Отношения» во вкладке «Происхождение».

Карла замечает меня в окне и ускоряет шаг, ее рюкзак болтается на плечах, а хвостик, собранный на макушке, прыгает из стороны в сторону. Я машу ей рукой, ожидая загрузки страницы, и Лео вздыхает.

– Наверное, лучше бросить эту затею, – говорит он. – Это может оказаться пустой тратой времени, а я должен сосредоточиться на своем будущем, понимаешь?

Он говорит что-то еще, но это меркнет на фоне тех «громких» слов, которые высвечиваются на экране моего телефона.

– Эбби?

Я вскакиваю на ноги так быстро, что спотыкаюсь о ковер. Лео успевает подхватить меня, прежде чем я шлепнусь вперед, и меня на мгновение пронзает шок от ощущения его теплых рук на моей коже. Я не успеваю совершенно оцепенеть, нас прерывает стук от того, как мой телефон ударяется о пошарпанный деревянный пол и отскакивает в сторону.

– Э… я помешала? – спрашивает Карла, глядя с едва заметной ухмылкой на лице то на меня, то на Лео.

Лео так резко отпускает меня, что я чувствую себя воздушным шариком, который отвязался и вылетел из чьих-то рук. Совершенно потерянной. Я не знаю, куда идти, но нужно поскорее убраться отсюда, подальше от этих стен, слов на экране и того, как Лео смотрит на меня, словно видит события на десять минут вперед и уже ждет, что я вытворю какую-нибудь глупость.

– Мне нужно… Я только что поняла… что у меня репетиторство, – выпаливаю я.

Лео наклоняется, чтобы поднять мой телефон, но я ныряю вниз и успеваю схватить его раньше. Он пытается заглянуть в мои глаза, но я не могу посмотреть на него, иначе все это выплеснется из меня до того, как я сумею во всем разобраться.

– Эбби, что…

– В субботу? – нахмурившись, спрашивает Карла.

– По э-эм…

Они оба смотрят на меня. Я пытаюсь вспомнить название хотя бы одного школьного предмета или любые другие слова, чтобы оправдаться, но в моей голове сейчас есть место только для одной мысли, и она раздувается, как воздушный шар.

– Я просто должна… мне нужно… Я напишу тебе позже.

Лео следует за мной к двери, но я опережаю его. За несколько секунд я успеваю натянуть шлем, схватить Китти, сунуть телефон в задний карман и рвануть по тротуару на своем стареньком скейтборде быстрее, чем когда-либо было вообще возможно на нем разогнаться. На полпути домой происходит нелепость, которую, без сомнения, Лео предвидел: я наезжаю на пробоину на дороге, лечу, как манекен для краш-тестов, и через несколько унизительных секунд оказываюсь на своей отшибленной заднице, а скейтборд валяется в чужом дворе.

Сидя посреди дороги, я чувствую, как бешено колотится сердце, а во рту разливается железистый вкус от того, что прикусила язык. Я быстро осматриваю себя и обнаруживаю, что несмотря на мое униженное достоинство, остальная часть меня осталась вполне себе невредимой.

Поднявшись на ноги, я вижу, как телефон выскальзывает из кармана, обнажая вдребезги разбитый экран. Я съеживаюсь, а телефон разблокируется и открывается страница, которая все еще стоит у меня перед глазами с тех пор, как я ее увидела, – запрос на переписку от девушки по имени Саванна Талли, который гласит: «Привет. Я знаю, что это очень странно. Но, может, ты хочешь встретиться?» Запрос от девушки, которую сайт с тестами ДНК идентифицирует как мою чистокровную сестру.

Глава вторая

Узнав, что родители скрывали от вас старшего брата или сестру на протяжении шестнадцати лет вашего существования на Земле, последнее, что стоит сделать, – глубоко вдохнуть и крикнуть: «Мама!».

Но едва переступив порог дома, я именно так и поступаю.

Маме требуется около десяти секунд, чтобы добраться до меня, и это самые длинные и в то же время самые короткие десять секунд в моей жизни. Достаточно длинные, чтобы понять, что случившееся может в корне изменить мою жизнь, и достаточно короткие, чтобы решить, что пока я этого не хочу.

– Что случилось? – спрашивает она, и ее глаза распахиваются при виде моих коленей.

Я опускаю взгляд и только тогда замечаю пятна крови вокруг дыр на моих джинсах, которые теперь разорваны так сильно, что выглядят, будто я пыталась отправить свои ноги в другое измерение.

Я открываю рот, чтобы ответить:

– Я…

Ее рука испачкана зеленой краской, из-за того, что она помогала одному из моих братьев делать творческую работу для школы, ее непослушные каштановые волосы собраны в пучок на макушке, и она умудряется держать баланс, стоя с корзиной для белья в одной руке и огромной папкой с документами в другой. Она возникает передо мной во всей своей мамской красе, нахмурив брови и прикусив нижнюю губу, и вдруг все это становится таким абсурдным.

Это тот человек, который рассказывает мне забавные личные подробности из жизни людей, с которыми она работает, зная, что я ничего не разболтаю. Это тот человек, который объяснил мне в третьем классе, что такое секс, когда я прервала один из их с папой киновечеров во время эпизода с запотевшим окном машины в «Титанике». Это тот человек, который расплакался, когда она раскрывала мне тайну о Санта-Клаусе, потому что ей было так стыдно из-за многолетней лжи.

И это не тот человек, который способен хранить секреты, в особенности услышанные от меня.

– Я… упала со скейта.

– Ты в порядке? – Ее взгляд скользит в сторону аптечки, которая из-за меня с тремя братьями пополняется регулярнее, чем наши контейнеры для еды.

Я отмахиваюсь, не глядя ей в глаза.

– Все в порядке!

Это могло бы сойти за правду, если бы я не споткнулась о гору мальчишеских ботинок на липучках, небрежно сваленных в одну кучу возле двери, пока пыталась сбежать в свою комнату.

– Ты уверена?

– Ага!

Наступает напряженный момент, словно она собирается позвать меня. Я топчусь у двери комнаты, готовясь к словам: «Догадываюсь, что ты узнала то, чего я не хотела, чтобы ты знала!» Будто она прочитала это на моем лице, как только я вошла в дом, и сложила все кусочки воедино с помощью экстрасенсорных способностей мамы.

Но вместо этого она говорит:

– Я там оставила несколько буклетов на твоей кровати, если вдруг ты сможешь…

– Спасибо! – Я обрываю ее на полуслове и быстро закрываю за собой дверь.

Я направляюсь к ноутбуку, словно если открою ту страницу на новом экране, то, что я увидела, каким-то чудом исчезнет. Но чтобы добраться до него, мне нужно убрать водруженную сверху стопку глянцевых ярких буклетов с прилепленной сверху запиской с надписью: «Выглядит прикольно!».

Все они про лагерь Рейнольдс, где выходит новая летняя программа, о которой школьный консультант рассказал моим родителям. Он пытался уломать меня поехать туда, задорно рассказывая, сидя по ту сторону чаши для конфет размером с человеческую голову, стоящей в его офисе, о том, что программа идеально подходит для «таких детей, как я», – иными словами для детей, чьи перспективы поступить в колледж меркнут с каждой потерянной десятичной долей среднего балла. Предполагается, что это поможет мне быстрее подготовиться к экзаменам и поступлению в колледж, а также всему остальному, что меня ждет в следующем году.

Еще два часа назад целью моей жизни было любым способом избежать этого. Но какой бы линейной и упорядоченной ни была моя жизнь, сейчас она разлетелась на куски.

Я скидываю буклеты на матрас, барабаня пальцами по клавиатуре, пока жду, когда ноутбук проснется. Кем бы ни была эта Саванна, она никак не может быть моей сестрой. Они перепутали мой плевок с чьим-то другим или прислали мне неправильные результаты. Так, согласно их данным, высока вероятность, что я обладаю выдающимися вокальными данными, но у меня совсем нет слуха, и мой брат Брэндон – вероятно, самый чудесный ребенок на свете – орал как резаный, когда я пыталась петь ему в младенчестве. Наверняка, это результаты ДНК других немного ирландских девушек со сросшимися бровями, которые сейчас в таком же недоумении, как и я, и через несколько часов мы все вместе посмеемся над этой ситуацией, сидя за обеденным столом.

Но я все равно захожу во вкладку «Отношения», чтобы подать жалобу на сайте. Саванна Талли – гласит имя в самом начале списка.

И тут мое сердце сжимается, как губка. Джорджия Дэй – вторая строчка в списке. Предполагаем, что Джорджия Дэй – ваша кузина.

И следующая: Лиза Макгиннис. Предполагаем, что Лиза Макгиннис – ваша кузина или троюродная сестра.

Все последующие имена – какие-то троюродные, и даже пятиюродные братья и сестры, которые мне незнакомы. Но с Джорджией мы родились в один месяц, и, хотя она живет в Сан-Франциско, время от времени мы немного общаемся, отмечая друг друга на мемах в Tumblr и обмениваясь сообщениями, когда количество трупов в сериале «Ривердейл» начинает доходить до абсурда.

Лиза добавила меня в друзья на фейсбуке через несколько часов после похорон Поппи в прошлом году. Это может означать только одно…

– Боже мой.

До меня не сразу доходит, что я прокричала это, пока не раздается стук в дверь и в проеме не возникает голова моего отца.

– Что случилось?

Я захлопываю ноутбук.

– Мне показалось, что я видела паука.

Я произношу это достаточно громко, чтобы сообщение долетело до комнаты моих братьев, где молниеносно начинается переполох.

– Паук? Где? – вопит Брэндон, который, их боится.

– Паук? Где? – спрашивает Мейсон, у которого наступила активная фаза увлечения Человеком-пауком.

Прежде чем кто-то успевает добавить хоть слово, с кухни доносится грохот сковородок, а это может быть только Ашер, который снова решил поучаствовать в варке макарон. Папа хмурится, а мама кричит: «Я разберусь!» – присущим ей раздраженным голосом, и так начинает крутиться знакомая пластинка с треком «Хаос в семье Дэй».

– Ну что, готова показать черновик?

Когда он входит в комнату, я улавливаю усталость в его голосе, прекрасно характеризующую «родителя трех мальчиков и одного трудного подростка». С тех пор как умер Поппи, кажется, что они с мамой вечно крутятся как белки в колесе. Папа уезжает в офис на рассвете, а мама возвращается домой в миллиард часов ночи, и они вдвоем отчаянно пытаются следить, чтобы мы были дома или где-то поблизости, потому как раньше это делал дедушка, а теперь его нет.

Вот почему мне очень плохо от того, что я нахожусь на грани между тройкой и двойкой с плюсом по английскому языку, и очень-очень плохо от того, что папа даже не злится из-за этого, как сделал бы нормальный родитель, а вместо этого упорно перечитает черновик моего эссе на тему «Почему Бенволио из “Ромео и Джульетты” – полный придурок, который постоянно придирается к своим друзьям».

Ладно, тема эссе звучит немного академичнее, но суть остается той же. Английский – не самая моя сильная сторона. Не потому, что мне не нравится читать или я плохая ученица – до этого года я прекрасно чувствовала себя на учебном поприще, – но моя ненависть к английскому языку, в частности, заключается в том, что я ненавижу спорить, а споры составляют примерно 90 процентов всех занятий по этому предмету. Конечно, это организованные, занудные споры, но все же споры – о том или ином утверждении, или о мотивации героя, или о том, что хотел или не хотел сказать автор.

Я отношусь к людям типа Б[9]. Меня не интересуют споры и вообще любые виды конфликтов. Мне дали не ту порцию мороженого? Я съем его. Пробрались в мою комнату и отрезали рукава от моего красного свитера, чтобы пришить их к своему костюму Человека-паука? Ну что ж, дерьмо случается.

Лгать мне в лицо на протяжении шестнадцати лет о сестре, которая живет в нескольких милях отсюда?

Валяйте.

– Да, – отвечаю я, как жалкая трусиха, которой, по правде, и являюсь. Я беру черновик с принтера и протягиваю ему.

Папа хмурится.

– Что с тобой не так?

– Ничего.

Мой телефон жужжит, и на экране появляется фотография Конни, делающей вид, что облизывает витрину в «Yellow Leaf Cupcake Co». Никто в здравом уме уже давно не звонит по телефону, но Конни так занята своим хроническим суперуспеванием, что утверждает, будто у нее нет времени набирать текст.

– Знаю, это утомительно, но с каждым разом становится все лучше и лучше, не так ли? – говорит папа, отрывая взгляд от эссе.

Ни в малейшей степени. Я поднимаю трубку, и отец спешит уйти из комнаты, забрав с собой пятый черновик моего убогого эссе.

– Йоу. Передай трубку Лео. Я приготовила ободряющую речь.

– Я не у Лео.

– Это еще почему?

В ее голосе слышится обвинение, и я думаю, что, может быть, она заговорит о том самом – о неловкости, повисшей между нами со времен возникновения БНИ. Но Конни сбрасывает градус напряжения еще до того, как я успеваю задуматься, так ли это или мне показалось:

– В таком случае, тридцать один и восемь десятых процента, соплячка.

Но в данный момент я так далека от реального мира, что искренне не понимаю, о чем она говорит.

– Ты должна мне содовый хлеб. И не вздумай мухлевать – Лео не будет готовить все за тебя, – говорит она.

– Э…

– В любом случае, я просто позвоню Лео, он ведь свободен?

– Да.

Конни делает паузу.

– Почему у тебя такой странный голос?

Я открываю рот, но связь между моими легкими и внешним миром, кажется, оборвалась, и я словно дышу в пластиковый пакет.

Саванна Талли.

– Эм.

Похоже, мне никак не отделаться от односложных слов. Будто мой язык слишком большой для моего рта, а меня подменили после злополучной поездки на скейтборде от дома Лео, и новая я в замешательстве: как же она должна себя вести, что должна сказать.

– О черт. Все-таки в тебе больше ирландского, чем во мне? Ты, видимо, тайный близнец Сирши Ронан…[10]

– Нет. То есть да, я больше ирладндка, чем ты, но…

– У тебя какие-то проблемы со здоровьем? О боже, лучше не спрашивать, да? Но если тебе станет от этого легче, у меня обнаружился ген целиакии…[11]

– Да не в этом дело.

Слова срываются с моего языка, и это удивляет нас обеих, вызывая неловкое молчание. Я никогда не говорила резко ни с Конни, ни с кем-либо еще. Я, конечно, могу быть раздражительной и нетерпеливой, но только когда остаюсь одна.

Хотя сейчас я уже не уверена, кто на самом деле такая.

– Эбс?

Я не могу. Если скажу ей, все это станет реальным. И мне придется что-то с этим делать. Ладно, может, я не обязана ничего делать, но ведь все дело в моем характере – тут и включается тот фактор одержимости. Если позволю себе слишком глубоко погрузиться в эту проблему, я уже не смогу отступиться от нее, даже если захочу этого больше всего на свете.

Я не позволю себе зациклиться на этом. Просто не могу.

– Это не… То есть да, я больше ирландка, чем ты. – Несмотря на то, что я стою на пороге чего-то, что может перерасти в первый в моей жизни экзистенциальный кризис, я не могу заговорить об этом. – Но я…

Может, я пожалею об этом, но кажется, во мне нарастает давление, которое в любой момент может рвануть, если я его не выпущу.

Я вскакиваю со стула и закрываю дверь в комнату так медленно, как только могу, чтобы заглушить щелчок. Это уже второй раз, когда я закрываю дверь за последние десять минут. Я почти никогда не делаю этого – братья заходят и выходят так часто, что можно считать мою комнату их вторым жилищем – так что придется действовать быстро.

– Здесь сказано, что у меня есть сестра.

На том конце повисает гробовое молчание, а потом Конни произносит:

– Что?

– Ну вроде как, чистокровная сестра. Какая-то девушка по имени Саванна Талли, которая живет в получасе езды от нас, в Медине.

– Ого, типа богачка из Медины?

Она не улавливает сути.

– Мы с ней однокровные, так как у нас одни родители. Мои родители за пару лет до меня произвели на свет человека, о котором я ничего не знаю. И вот еще что – здесь написано, что ей восемнадцать.

Снова наступает молчание, а затем:

– Боже мой.

– Что?

– Эбби… она похожа на тебя!

– Она что? Как ты… что ты…

– У нее около полумиллиона подписчиков в инстаграме.

– Хорошо, откуда ты вообще знаешь, что это…

– Потому что вы похожи как две капли воды. Я отправляю тебе ссылку.

Я собираюсь сказать: «Не надо», – но уже слишком поздно. Я зациклилась. Чертовски зациклилась и мне нужно знать.

Я отрываю телефон от уха и нажимаю на ссылку, попадая на инстаграм-аккаунт с ником @howtostaysavvy. В биографии написано: «Питаю слабость к ЗОЖ, фанатка правильного питания, мечтаю стать русалкой. Все о том, как быть Савви[12]».

Конни не преувеличивала – у нее неприлично огромное количество подписчиков. Я прокручиваю вниз и вижу первые несколько фотографий. Сияющая девушка прыгает по каменистому пляжу, ее тело обтянуто ниточками от бикини, а на заднем плане поблескивает вода Пьюджет-Саунд. Еще одна ее фотография: за белым столиком возле ресторана, ее каштановые волосы развеваются на ветру, язык игриво высунут, и вилка занесена над разноцветным салатом. Селфи с лабрадором-ретривером, снятое с достаточно близкого расстояния, чтобы разглядеть россыпь веснушек на ее вздернутом носике, белизну зубов сквозь полуулыбку и совершенство ее кожи без единой поры.

Я закрываю приложение дрожащими руками.

– Она вовсе на меня не похожа.

– Чушь собачья, – говорит Конни и добавляет: – так что ты собираешься делать? Напишешь ей?

– Она уже написала мне.

– Вот это да! – восклицает Конни. – Что написала?

Я снова открываю ее сообщение и читаю Конни, расхаживая по комнате, словно так смогу уйти от слов на экране, хотя при этом телефон продолжает находиться в моих руках.

– Ты собираешься ей ответить?

Нет. Да.

– Я не знаю.

В результате я делаю то, что обычно делаю, когда сталкиваюсь с трудным выбором: включаю Кэрри Андервуд и позволяю Конни сделать все за меня.

– А что бы сделала ты?

Тринадцатилетняя Конни выступила бы передо мной с планом на двенадцать шагов, занесенным в таблицу Excel с такими кислотно-яркими цветовыми обозначениями, что лепрекон Lucky Charms содрогнулся бы при виде этого. Семнадцатилетняя Конни, к сожалению, слишком мудра для подобного.

– Давай составим список плюсов и Конни, – предлагает она.

Из меня вырывается стон из-за каламбура, которому Конни никогда не даст кануть в лету, и из-за перспективы составления упомянутого списка. Список плюсов и Конни отличается от обычного списка плюсов и минусов не только потому, что он заставляет всех вокруг закатывать глаза, но и потому, что вместо привычной формулировки: «Что произойдет, если я это сделаю?» – Конни настаивает, чтобы делать список, основываясь на обратном: «Что произойдет, если я этого не сделаю?» Она утверждает, что в такой интерпретации минусы – это не отрицательные стороны, а отрезвляющая правда. Конни, если хотите. Вполне подходящее название, учитывая, что Конни – никто иной, как воплощение суровой честности.

Первый плюс настолько очевидный, что даже нет смысла записывать его: я бы не хотела злить родителей. Предполагаю, они пришли бы в бешенство. Верно? Какова бы ни была суть ситуации, все это не просто чрезвычайно странно, но и должно иметь смысл, почему предкам пришлось пойти на крайние меры и скрыть это от меня.

А еще я не в том положении, чтобы расстраивать родителей, которым и так приходится постоянно возить меня к репетиторам, частенько менять разбитые экраны телефонов и через день отвечать на звонки соседей, обеспокоенных тем, что я опять залезла куда-то, куда не следует.

И все же есть нечто, отодвигающее чувство вины на задний план: мысль о союзнике.

О том, с кем смогу поговорить о вещах, которыми не могу поделиться с родителями или даже с Конни, чем-то вроде БНИ. Или о том, как меня сводят с ума бесконечный контроль моих оценок, что в общем-то только усугубляет ситуацию. Или что я понятия не имею, как мне вписываться в этот мир после окончания средней школы, если для меня в нем вообще есть подходящее место.

О том, кто мог бы стать для меня таким человеком, каким был Поппи, кто понимал бы меня настолько, что я бы не испытывала ни тени смущения, рассказывая неловкие истории или делясь своими фотографиями. Я родилась в семье нервных людей, у которых все должно идти по плану, но он был для меня родственной душой – любил классные приключения, обладал таким же импульсивным характером, а еще попадал в неловкие истории, которые ничуть не уступали моим. Я могла рассказать ему всю правду о себе – хорошую, плохую, мерзкую, что-то вроде: «Уверена, что выбросила свой ретейнер, и он теперь где-то среди шестидесяти мешков мусора за школьным спортзалом», – и при этом никогда не испытывала ощущения, что могу его разочаровать.

Вот он – тот самый Конни. Возможность найти человека, который поймет меня, как никто другой. Если я не сделаю этого, у меня никогда не будет другого шанса.

– Эй, Эбби? У меня есть несколько замечаний! – зовет папа.

Я зажмуриваюсь.

– Мне нужно идти. Но… никому не говори об этом, хорошо?

– Конечно, не скажу.

Прежде чем успеваю повесить трубку, Конни спрашивает:

– Подожди, даже Лео?

– Я расскажу ему, просто хочу…

Закричать в подушку? Ворваться в спальню родителей и заявить: «Я ЗНАЮ ПРАВДУ!» – словно в эпизоде нелепого комикса с текстовым пузырем над головой? Убежать, присоединиться к цирку и никогда больше не думать ни о чем?

– Поняла. Удачи. – Возникает небольшая пауза. – И еще, странно ли будет, если я на нее подпишусь?

– Конни!

– Что? Она – идеал. Как ей удается делать эти безумные позы йоги со стойкой на руках. И я просто без ума от Руфуса.

– Кого?

– Ее пса.

– Все, пока.

Я вешаю трубку и делаю вдох, который в общем-то вовсе и не вдох, а принятие решения. Того, которое я, несмотря на все «за» и «против», буду не в силах отменить.

Я открываю приложение и печатаю ответ: «Ты завтра свободна?»

Глава третья

Я так хорошо знаю дорогу от моего дома до Грин-Лейк, что представляю больше не маршрутную карту, а карту собственной жизни. В детстве я каждую субботу просыпалась на рассвете и ждала, ждала, ждала, ждала, ждала, когда же Поппи заедет за мной и отвезет в «Бин-Велл», маленькую кофейню, которую он открыл вместе с бабулей, умершей еще до моего рождения. Мои родители проводили выходные, зарываясь в учебники по юриспруденции, а я ела булочки с шоколадной крошкой, раскрашивала бесчисленные рисунки драконов и единорогов и возилась с кнопками старой камеры «Никон», которую давал мне Поппи.

Папа подъезжает к «Бин-Велл» и с сожалением вздыхает.

– Не хочешь заскочить?

Хочу. Я скучаю по Марианне, менеджеру, которая взяла на себя управление заведением после смерти Поппи в прошлом году. Я скучаю по сахарной корочке на верхушке булочек, по постоянным гостям, вечно удивляющимся, что я «уже такая взрослая», а еще по собаке миссис Лири, которая обожает это место и даже иногда сама забредает сюда, чтобы выпросить бесплатные собачьи вкусняшки.

Я скучаю по тому, как это место было неотъемлемой частью моей жизни, но теперь это не так. Марианна уходит на пенсию, и родители продают заведение, а вместе с ним и то, что составляло большую часть моего детства.

Я отвожу взгляд от светящейся над дверью вывески «Бин-Велл», чтобы посмотреть на баристу Элли с ее прической в стиле Ктошки Синди Лу[13]. Она смеется над чьей-то шуткой у кассы.

– Может, позже, – отвечаю я. – Я слышала, что в парке заметили белоголового орла, и подумала, вдруг мне удастся заснять его на камеру.

Ложь, опутанная ложью, которая только что прыгнула с обрыва в пучину другой лжи, но не настолько явная, чтобы вызвать подозрения у папы.

Дело в том, что Грин-Лейк находится почти на полпути между Шорлайном и Мединой – мы с Саванной выяснили это во время нашей короткой переписки вчера вечером, когда запланировали встречу здесь.

– Звучит круто, доченька. Я напишу, когда закончу дела с риелтором.

Я выхожу из машины, и меня окружает июньский влажный воздух, от чего мои кудрявые волосы начинают пушиться, словно внезапно ожили. Я начинаю приглаживать их, но останавливаю себя. Если Саванна действительно моя сестра, нет причин стараться произвести на нее впечатление. Мы сделаны из одного теста, не так ли?

Но это не мешает мне сжевать целую пачку жвачки из-за волнения и трижды сменить носки, будто если я выберу полосатые, удастся сделать эту катастрофически странную историю менее странной.

По спине пробегают мурашки, когда я перехожу улицу, внимательно осматривая парк. Я опоздала на несколько минут, но нельзя же было просить папу поторопиться, потому что мне предстоит свидание с героем моего личного реалити-шоу. Мне кажется, что Савви должна ждать на одной из скамеек, но на них лишь дети с липкими от мороженого пальцами и бегуны, разминающие уставшие мышцы. Я прищуриваюсь, и там, за скамейками, у одного из больших деревьев, растущих вдоль озера, вижу девушку в бледно-розовых тренировочных леггинсах и безупречно белом топе, позирующую с бутылкой воды. Ее волосы собраны в изящный хвост без единой выбившейся пряди.

– Видно этикетку на бутылке? – спрашивает она. – Они заставят нас переделать, если…

– Да, с этикеткой все в порядке, это просто дурацкие тени от листьев, – говорит ее помощница. – Может, если мы…

Мне видна только ее спина, но это без сомнения она. Я колеблюсь, пытаясь придумать вступительную реплику. Только не «эй, можно я буду первой, кто спросит, что это за херня?»

Прежде чем успеваю подойти достаточно близко, самый большой и пушистый лабрадор-ретривер, который когда-либо существовал, летит на меня, набрасываясь, будто я мешок с костями, обтянутый мясом. Я визжу, позволяя повалить меня на траву.

– Руфус! – вспоминаю его имя, найденное после погружения в пучину инстаграм-аккаунта Саванны прошлой ночью. Он лает в знак одобрения, от чего бутылочка с кремом для загара выпадает из его пасти.

– Я поймала его, я поймала, – говорит девушка с камерой, у нее азиатская внешность, две длинные французские косы и широкая улыбка. Либо я контужена из-за Руфуса, либо у нее вся левая рука в панковских татуировках диснеевских принцесс и куча татуировок, связанных с Гарри Поттером, на правой.

– Ну что за маленький мохнатый воришка, – говорит она, увидев солнцезащитный крем. Теперь, когда она ближе, я вижу, что контуры татуировок – временные и ярко сверкают на солнце. Она снова поворачивается ко мне.

– Извините, – говорит она смущенно, – обычно он делает так с…

У нее открывается рот. Она оглядывает меня с ног до головы, по крайней мере, насколько это возможно из-за Руфуса.

– Савви, – произносит она. Она прочищает горло и делает шаг назад, будто я ее напугала, а Руфус продолжает лизать мое лицо, словно леденец.

– Эм, – говорю я, – ты?..

В моем поле зрения появляется рука, помогая мне подняться. Я берусь за нее – она холоднее моей, но не настолько, чтобы избавить меня от немедленно возникшего страха. У меня чувство, будто я переместилась во времени.

– Эй, я Савви.